А вот юродивый Юра в исполнении Игоря Скляра – есть истинное и весьма удачное актёрское изобретение, о котором даже и не скажешь, какого он плана – первого или второго. Настолько он органично вписался в общий контекст постановки, что даже сам Фёдор Александрович, посмотрев «Братьев и сестёр» в Учебном театре «На Моховой», был потрясён Юрой и очень жалел, что упустил из виду такой яркий персонаж, эдакий маячок человеческой души. Блаженный Юра – действующее лицо, которого нет в абрамовской тетралогии, но без которого уже нельзя представить театральную постановку.

Его появление в спектакле было весьма спонтанным. «Когда, пролежав месяц в больнице с воспалением лёгких, – рассказывал Скляр, – я вернулся на курс, наш дипломный спектакль уже практически выходил на сцену. Конечно, в душе жгло, что я потерял роль и был фактически отстранён от спектакля. И тогда Додин, видя моё мающееся состояние, предложил: “А ты придумай что-нибудь, ну какой-нибудь образ. Народу много в деревне. Ну какого-нибудь старичка или ещё что-то”. И меня это предложение как-то внутренне очень зарядило. Понятно, что всё равно оставалась вроде бы и обида какая-то – выбросили, забыли…

И вот на фоне всех этих переживаний и раздумий у меня и родился персонаж, прообразом которого стали три человека, из их облика и характера мной и был соткан образ Юры – образ, который в принципе можно найти в каждой деревне.

В то время моему младшему брату Дмитрию было лет пять-шесть. У него был очень удивительный взгляд: восторженно-удивлённый, очень добрый, излучающий внутренний свет души, причём он так смотрел на всё без исключения.

Потом у нас в деревне, где был дом моей бабушки, под Курском, жил один глухонемой, звали его Витей – высокий, крепкий, мускулистый, атлет, одним словом. Частенько ходил по деревне обнажённым по пояс. У него был роскошный торс, рельефная мускулатура. Но он почти ничего не говорил, иногда что-то произносил таким басовито-звенящим гортанным голосом, причём при произношении своего имени ещё и постукивал себя по груди. А ещё мне очень нравилось, как он произносил имя Юра: каким-то внутренним голосом, словно выдавливая слово из себя наружу. Так что имя для театрального персонажа, задуманного мной, придумалось очень быстро.

А ещё у меня был парнишка – я его встречал очень долго, почти каждый день, а иногда и не один раз за день в переулках Владимирского и Невского проспектов. У него был портфель через плечо. Ходил как-то необычно, приваливаясь на сторону.

И вот из этих троих людей и родился вот такой персонаж – Юра, у которого были детские, наивные, но очень добрые глаза, и который разговаривал не так (да он практически и не говорил в спектакле), и с особой походкой. И ещё, что самое удивительное, он сам нашёл свой характер, которым управлял уже не я, а он сам. Когда репетировали и Юра был в какой-то сцене, то уже из него, а не из меня, вылетали такие фразы, такие действа, что Игорь Скляр такого бы просто не придумал. Это была непосредственная реакция Юры на происходящее. И эти действа Юры иногда были комично смешны, а иногда и очень трагичны, и с этим ничего нельзя было поделать. Поэтому со сцены, отыграв положенное, я специально уходил, чтобы не мешать, так как понимал, что мой Юра может вмешаться.

Вообще Юра, хоть время от времени и веселит зрительскую публику, персонаж весьма трагичный, и это проявляется не только в его внешнем виде, в том, как его воспринимают деревенские жители, но и в том, что он не может быть как все, и в этом его трагедия. Очень душевно ранимый, он постоянно тянется к людям, желая быть таким же, как они, при этом понимая, что такого быть не может. Ему очень нравится Лиза Пряслина, но он понимает, что она его никогда не выберет, и это для него трагедия. Он понимает, кто он и что он и кто она. И когда Лиза выходит замуж за Егоршу, Юра единственный, кто дарит ей маленький букетик цветов на свадьбе, и все смотрят, как они танцуют. Кончается свадьба. Напившийся Юра уходит со сцены. И больше его нет. Уже во время репетиции последующих сцен режиссёр мне говорит: “Игорь, а вот вы не хотели бы выйти вот в этой сцене или, к примеру, в этой?” Отвечаю “нет”. А почему? А потому, что Юра после свадьбы уходит от людей, жизнь среди которых для него становится неинтересной. Лишь в самом финале он выходит из одной двери с Марфой Репишной – одинокой староверкой, держит в руке свечку, крестится… И становится понятным, что он ушёл туда, в близкий ему мир, а для общества он умер.

И всё же Юра есть частичка своего народа. В спектакле есть такая сцена, в которой перед зрителями остаются всего лишь три персонажа – Мишка Пряслин, Егорша и Юра – словно три богатыря, три мужские сущности. Они почти ровесники, но у каждого свой путь в жизни.

Так вот, когда мы сыграли для Фёдора Александровича первый раз наш спектакль (это даже была не премьера, а какой-то репетиционный прогон, с очень малым числом зрителей), мы очень волновались, думая о том, что он скажет. Уже после того, как мы отыграли, мы собралисьм зале – актёры, педагоги. Вместе с Фёдором Александровичем были Людмила Владимировна и его племянница Галина. Сели так полукругом, и я оказался крайним, уже не помню, с какой стороны. И тишина… Гнетущая пауза, почти такая же, как тогда, в Верколе. Фёдор Александрович в центре сидит. Мы молчим, уже ёрзать на месте стали, думаем, что сейчас ругать станет. И вдруг он заговорил: “А то самое… это… где этот, который-то?” И все мы, не дав закончить Абрамову фразу, почти в один голос: “Кто, кто?!” – “Ну который этот… дурачок-то?” И все разом выдохнув в мою сторону: “Вон он!” И ещё при этом руками тянут на меня крайнего. “А-а-а, молодец, молодец! Все молодцы!” И все разом оживились, засмеялись, заулыбались, и тотчас пошёл разговор о том, что вышло, что хотелось бы ещё сделать, о том, что, может быть, не стоит играть, да и много о чём. Был очень добрый разговор, после которого мы ощутили себя с Фёдором Абрамовым друзьями не разлей вода.

Примечательно, что “выразительный” пиджак Юры (это уж я потом к