и лицемерного. Возможно, потому, что он был так уверен в своем аристократическом происхождении, у него не было той эмоциональной потребности, которая была у других государственных деятелей Революции, оправдывать свой джентльменский статус, постоянно выражая отвращение к коррупции и любовь к добродетели.

В начале 1790-х годов Бёрр мог пойти по нескольким направлениям; только ряд случайностей и его собственный темперамент привели его в Республиканскую партию. Он выступал против договора Джея и поддерживал Демократическо-республиканские общества вопреки критике Вашингтона. Когда его попытки стать вице-президентом в 1796 году не увенчались успехом, он потерял интерес к своему месту в Сенате; он перестал посещать заседания и посвятил свое внимание зарабатыванию денег с помощью спекуляций. Поскольку в законодательном собрании штата было больше возможностей для заработка, чем в Конгрессе, он вошел в собрание Нью-Йорка в надежде помочь своим деловым партнерам и восстановить свое личное состояние. Он добивался освобождения от налогов, хартий на строительство мостов и дорог, земельных щедрот, прав иностранцев на владение землей - любых схем, в которых были заинтересованы он и его друзья. Его махинации с Манхэттенской компанией в 1798-1799 годах, когда он использовал государственную хартию для обеспечения водой города Нью-Йорка в качестве прикрытия для создания банка, были лишь самой известной из его корыстных махинаций.

Политические способности Берра были необычайно велики. Он разработал удивительно современные практические методы организации Республиканской партии и привлечения избирателей. В конце концов он создал настолько сильную политическую машину в Нью-Йорке, что смог провести республиканцев в ассамблею штата на весенних выборах 1800 года. Ремесленники и другие рабочие Нью-Йорка были особенно возмущены пренебрежением Гамильтона и федералистов к их интересам, и на выборах в ассамблею они поддержали республиканцев с перевесом два к одному.

Поскольку законодательное собрание Нью-Йорка выбирало президентских выборщиков, кандидаты в президенты от республиканцев получили бы все двенадцать голосов выборщиков Нью-Йорка в том же году. Пугающая перспектива того, что Джефферсон может стать президентом, заставила отчаявшегося Гамильтона призвать губернатора Джона Джея изменить задним числом избирательные правила штата и отменить результаты выборов, сказав Джею, что "в такие времена, как те, в которые мы живем, не стоит быть слишком скрупулезным". По его словам, необходимо "не допустить, чтобы атеист в религии и фанатик в политике завладели штурвалом государства". Джей так и не ответил, написав на обратной стороне письма Гамильтона: "Предлагаю меру в партийных целях, которую мне не подобает принимать".17

Поскольку республиканцы знали, что Нью-Йорк будет иметь решающее значение на президентских выборах 1800 года, они выдвинули Бёрра своим кандидатом в вице-президенты. Однако никто из республиканцев не ожидал, что он получит столько же голосов выборщиков, сколько и Джефферсон.

Для избрания в Палату представителей требовалось девять штатов. Хотя федералисты имели большинство конгрессменов в этом временном Конгрессе, они контролировали только шесть делегаций штатов, а республиканцы - восемь. Делегации двух штатов, Вермонта и Мэриленда, были поровну разделены между двумя партиями. Возникла перспектива, что президент не будет избран к инаугурации 4 марта 1801 года. В воздухе витали самые разные планы - от идей федералистов о том, что Конгресс, в котором доминировали федералисты, должен выбрать временного президента, до идей республиканцев о проведении новых выборов. Федералисты полагались на юридические и конституционные манипуляции, а республиканцы - на веру в народ, создавая то, что один ученый назвал "плебисцитарным принципом" президентства - представление о том, что президентство по праву принадлежит тому кандидату, чья партия получила мандат от избирателей. Сам Джефферсон описывал президентство в таких терминах: "Обязанность главного судьи...", - говорил он, - "объединить в себе доверие всего народа", чтобы "произвести объединение сил всего народа и направить их в единое русло, как если бы все составляли одно тело и один разум".18

Федералисты думали, что им удастся убедить некоторых конгрессменов переголосовать за Берра. Действительно, страх федералистов перед Джефферсоном был настолько велик, что многие из них считали, что избрание Берра - лучший способ не допустить Джефферсона к президентскому креслу. Бурр, по мнению федералиста Теодора Седжвика из Массачусетса, был гораздо более безопасным выбором, чем Джефферсон. Берр не был демократом, он не был привязан к какой-либо иностранной нации и не был энтузиастом какой-либо теории. Он был обычным эгоистичным, заинтересованным политиком, который продвигал все, что ему было выгодно. По словам Седжвика, "сам эгоизм" Бёрра был его спасительной чертой. По словам Седжвика, Берр получил столько личной выгоды от национальной и торговой систем федералистов, что не стал бы ничего делать для их разрушения.19

Гамильтон, например, был с этим категорически не согласен. Для него (и для Джефферсона тоже) репутация Берра как "эгоиста" была именно проблемой. Возможно, Берр и представлял собой то, чем в конечном итоге станет большинство американских политиков, - прагматичных, идущих на контакт людей, но для Гамильтона и Джефферсона он нарушал все, ради чего, по их мнению, и затевалась Американская революция. Гамильтон не сомневался, что "по всем добродетельным и благоразумным расчетам" Джефферсон должен быть предпочтительнее Бурра. По его словам, это был вопрос характера: У Берра его не было, а у Джефферсона, по крайней мере, были "претензии на характер".20

Когда казалось, что выборы закончатся с равным счетом, Гамильтон не жалел сил, пытаясь убедить своих коллег-федералистов поддержать Джефферсона, а не Бурра. В течение пяти или шести недель в декабре 1800 года и январе 1801 года он писал письмо за письмом, пытаясь не допустить, чтобы Берр стал президентом. "Ради всего святого, - умолял он Седжвика, - пусть федеральная партия не несет ответственности за возвышение этого человека". "Бёрр, - снова и снова сообщал он своим корреспондентам, - достаточно сангвиник, чтобы надеяться на все, достаточно смел, чтобы пытаться сделать все, достаточно злобен, чтобы не бояться ничего".21 Гамильтон предпочитал Джефферсона, хотя они были личными врагами; он говорил: "Если и есть на свете человек, которого я должен ненавидеть, так это Джефферсон". И он также знал, что с Берром все было наоборот: он всегда хорошо ладил с ним лично. Но, говорил Гамильтон, личные отношения не должны иметь значения в этом вопросе. На кону стояло выживание страны, и "общественное благо, - настаивал он, - должно быть превыше всех частных соображений".22

Берр мало что сделал во время кризиса, чтобы опровергнуть репутацию эгоиста. Хотя он не вел кампанию за президентство и не обращался к федералистам, он также не объявил, что откажется от президентства и уйдет в отставку, если будет избран. Многие республиканцы никогда не простили ему нежелания жертвовать собой ради дела; они предполагали, что он интриговал против Джефферсона. Этого он не делал, но он, безусловно, был зол на многих республиканцев,