Шрифт:
Закладка:
Мать внимательно относилась к просьбе Рут не мешать, пока она работает.
— Учись хорошо, — шептала она.
Но если Рут смотрела телевизор, Лу Лин, как обычно, считала, что дочь ничем полезным не занята. Это значило, что она могла болтать о Гао Лин, вспоминать самые большие обиды, накопленные за долгие годы.
— Она хотеть, чтобы я ехать на корабль, круиз в Гавайи. Я спрашивать ее: где я взять столько деньги? Моя страховка только семьсот пятьдесят доллар! Она говорить: ты дешевый! Я говорить, я не дешевый! Я бедный!
Я не богатый вдова! Пф! Она забыть, что когда-то хотеть выйти замуж за мой муж! А потом сказать мне, когда он умереть: как повезло, я выходить за второй брат!
Иногда Рут прислушивалась к ней с интересом, пытаясь определить, какую часть истории мать изменила со времени прошлого рассказа. Но чаще Рут просто испытывала раздражение оттого, что ей приходилось это слушать, и раздражение приносило ей странное удовлетворение, как будто все было по-прежнему и ничего плохого не происходило.
— Та девушка, внизу, ест попкорн каждый вечер! Сжигать его, дымовая сигнализация работать. Она не знать, а я чувствовать запах! Мерзкий! Только и ест попкорн! Нечего уд ивляться, что тощий. А потом она мне говорить: это не работать, то не работать. А потом она мне угрожать: суд присяжных! Нарушение!
По ночам, лежа в своей старой кровати, Рут чувствовала, что вернулась в подростковый возраст. Внешне она оставалась тем же самым взрослым человеком, но в то же время была другой. Или, может, в ней сейчас жили два человека: Рут тысяча девятьсот шестьдесят девятого года и Рут тысяча девятьсот девяносто девятого: одна невинная, другая более чуткая, одна требующая внимания, а другая самодостаточная, но обе они сейчас были испуганы. Она чувствовала себя одновременно и дочерью своей матери, и матерью ребенка, которым стала ее мать. Это осознание открывало множество смыслов, как в китайских именах и символах: казалось бы, одинаковые элементы, но при разном сочетании они создавали великое многообразие значений.
Эта детская кровать помнила ее мечты и размышления, когда она пыталась представить, что будет с ее жизнью дальше. И точно так же, как в детстве, когда она, засыпая, слушала собственное дыхание, ее пугала мысль о том, что случится, когда ее мать перестанет дышать. Странно, но, когда она об этом думала, каждый вдох давался ей с трудом, а выдохи происходили сами по себе. Рут очень боялась потерь.
Лу Лин и Рут разговаривали с призраками по несколько раз в неделю. Рут доставала с холодильника поднос с песком и предлагала написать сообщение Драгоценной Тетушке. Мать всегда реагировала на это предложение с вежливостью, с которой люди обычно принимают коробку конфет:
— Ах… ну разве чуть-чуть!
Лу Лин хотела знать, принесет ли Рут известность эта детская книга, но Рут сделала так, чтобы Драгоценная Тетушка пообещала известность самой Лу Лин. А еще Лу Лин спрашивала о новостях на фондовой бирже.
— Доу Джонс идти вверх или вниз? — спросила она однажды.
Рут нарисовала стрелку вверх.
— «Интел» продать или «Интел» купить?
Рут знала, что мать наблюдала за фондовой биржей ради развлечения, потому что не находила писем от брокерских фирм.
«Купить на распродаже», решила она написать.
— А, надо подождать, пока дешевый, — кивнула Лу Лин. — Драгоценная Тетушка очень умный!
Однажды Рут держала в руке палочку, готовясь изобрести божественные ответы. Вдруг она услышала:
— Почему ты и Арти спорить?
— Мы не спорим.
— Тогда почему вы не жить вместе? Это из-за меня? Моя вина?
— Конечно нет, — сказала Рут чуть громче, чем следовало.
— Я думаю, да. — Она понимающе посмотрела на Рут. — Давным-давно, когда ты только его встретить, я тебе говорить: зачем сначала жить вместе? Если ты так делать, он никогда на тебе не жениться. Ты помнить? Ну да, теперь ты думать: мать права. Если вместе жить, то ты как объедок, легко выбросить. Не надо стыдиться. Ты быть честный.
Да, Рут с горечью припоминала, что мать действительно об этом говорила. Она принялась отряхивать серые песчинки с краев подноса. Ее удивило, что мать это помнила, и она была тронута ее заботой. Хотя то, что Лу Лин сказала об Арте, не совсем соответствовало действительности, тем не менее отражало саму суть проблемы. Дело в том, что Рут действительно ощущала себя объедком, последним, кому доставались жизненные блага и внимание.
Между ней и Артом что-то было ужасно неправильно. Сейчас, в процессе их «временного расставания», она ощущала это острее. Она ясно видела, что в их отношениях больше привычки, чем чувств, и то, как она старалась приспособиться к нему там, где это ему было не нужно. Когда-то она думала, что приспособление — это этап, через который проходят все пары, женатые и нет. Неважно, как это происходит, осознанно или по необходимости, но это обязательное условие отношений. А вот приспосабливался ли к ней Арт? Если да, то Рут не могла понять, как именно. И сейчас, когда они не были вместе, она чувствовала себя не стоящей внимания и какой-то заброшенной. Ей казалось, что так она будет чувствовать себя, когда потеряет мать, поэтому теперь она держалась за нее, словно от этого человека зависела вся ее жизнь.
— Меня больше всего беспокоит то, что без Арта я не чувствую себя более одинокой, — призналась она Вэнди по телефону. — Я просто в большей мере ощущаю себя собой.
— А по девочкам скучаешь?
— Не особо. Точно не скучаю по шуму и бьющей через край энергии. Думаешь, у меня умерли чувства, да?
— Я думаю, что ты вымогалась.
Дважды в неделю Рут и Лу Дин ходили на ужин на Валеджо-стрит. В эти дни ей приходилось пораньше заканчивать работу и ехать в магазин за продуктами. Поскольку она не решалась оставлять мать без присмотра, Лу Лин ездила в магазин вместе с ней. В торговом зале мать высказывалась по поводу стоимости каждого продукта, спрашивая Рут, не стоит ли ей подождать, пока цена не снизится. Приехав домой (да, она все время напоминала себе о том, что квартира на Валеджо все еще была ее домом), Рут усаживала мать перед телевизором и начинала просматривать их общую с Артом почту. Она не могла не заметить, как мало стало таких писем и что большая часть счетов за ремонт
