Знакомое нам завершение Евангелия от Марка впервые встречается лишь в рукописях VII–IX вв. Поэтому западные библеисты утверждают, что это — позднейшая вставка. Прот. Александр Мень полагает, что, «скорее всего, первоначальный текст эпилога был утрачен или евангелист скончался, не успев завершить его»[527]. Православная позиция более осторожна. Мы соглашаемся, что в ряде древнейших рукописей этот текст действительно не встречается. Но с другой стороны, мы видим, что этот текст цитируется уже во II в. у свт. Иринея Лионского (Свт. Ириней Лионский. Против ересей 3, 10, 6), Таиана, мч. Иустина Философа (но этот же текст незнаком блаж. Иерониму).

Если признать, что спорные стихи есть позднейшая вставка, то придется считать заключением Евангелия от Марка слова о женах-мироносицах: И никому ничего не сказали, потому что боялись (Мк. 16, 8). Однако, по психологически верному замечанию еп. Нафанаила, «мы не можем представить себе серьезного литературного произведения, которое оканчивалось бы словами: „Их объял трепет и ужас, и никому ничего не сказали, потому что боялись“. Не мог св. ап. Марк о центральном факте всей христианской проповеди, о Воскресении Христовом, сказать только, что Ангел возвестил об этом трем женщинам»[528]. Не может Евангелие — весть радости — кончаться словами о страхе.

А по интересной гипотезе дореволюционного русского библеиста Д. Богдашевского, разногласие древних рукописей по поводу концовки Маркова Евангелия есть свидетельство о неудачной попытке цензурирования Евангелия. Отсутствие концовки вызвано тем, что евангелист Марк в этом месте трудно согласуем с другими евангельскими рассказами о Воскресении, — поэтому в IV в. придворный епископ Евсевий Кесарийский попробовал «гармонизировать» эти рассказы и в тех 50 кодексах, которые были изготовлены на деньги имп. Константина (в том числе Синайский и Вати-канский), сделали купюру. Но эта попытка цензурирования оказалась все же неудачной — текст продолжал жить в первозданном виде[529].

Подробный анализ этой ситуации дан в лекциях проф. Н. Н. Глубоковского, который приходит к выводу о том, что сам ап. Марк сначала дал краткую концовку, затем же пространную. Однако краткий вариант уже был скопирован кем-то из его учеников и стал жить самостоятельной судьбой[530].

Второй предположительно вставленный фрагмент — стих из послания ап. Иоанна, который не встречается в древних рукописях. Ибо три свидетельствуют на небе: Отец, Слово и Святый Дух; и Сии три суть едино. И три свидетельствуют на земле: дух, вода и кровь; и сии три об одном (1 Ин. 5, 7–8). Этот текст не встречается в греческих рукописях до XVI в. Он отсутствует в большинстве рукописей латинской Вульгаты, но зато есть в более раннем латинском же переводе Нового Завета — Итале. Свт. Киприан Карфагенский цитирует его еще в III в.[531] Поэтому снова нельзя сказать однозначно, что перед нами позднейшая вставка…

Третья вставка — в Лк. 9, 55–56: «Но Он, обратившись к ним, запретил им [и сказал: не знаете, какого вы духа; 56 ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать.] И пошли в другое селение». Впервые этот текст читается лишь в рукописях IX столетия (K, G, F). Возможно, это подлинные слова Христа, взятые позднейшими переписчиками из устного предания[532]. Уже в IV в. их цитирует св. Амвросий Медиоланский (Две книги о покаянии. 1, 16). В VIII в. — преп. Феодор Студит[533].

И наконец, возможной вставкой в Евангелие является фрагмент Евангелия от Иоанна (Ин. 7, 53–8, 11). Это эпизод с женщиной, обвиненной в прелюбодеянии. Помните — когда Христос говорит: Кто из вас без греха, первый брось на нее камень (Ин. 8, 7).

Этот фрагмент текста не встречается ни в рукописях, ни в цитатах у Отцов до сер. V в. Характерно, что в тех позднейших средневековых евангельских рукописях, где этот сюжет появляется, он долго не обретает своего постоянного места: то помещается в самый конец Евангелия от Иоанна, то относится к Евангелию от Луки (после 21-й главы)[534].

Особенно знаменательно молчание тех церковных писателей, которые составляли полные комментарии ко всему тексту Евангелия от Иоанна, — стих за стихом.

В III в. свое незнакомство с этим рассказом демонстрирует Ориген (его «Толкование на Евангелие от Иоанна» положило начало церковным комментариям этого Евангелия).

Прп. Ефрем Сирин, который в середине IV в. оставил нам комментарии на все четыре Евангелия, не упоминает об этом фрагменте.

Св. Иоанн Златоуст в конце IV столетия прокомментировал каждое слово Евангелия от Иоанна, но об этом фрагменте он не сказал ничего.

В начале V столетия этот текст остается неизвестен и св. Кириллу Александрийскому (его «Толкование на Евангелие от Иоанна» также 8 главу начинает лишь с 12-го стиха[535]).

Блаж. Феофилакт Болгарский, составлявший в XI в. толкование на книги Нового Завета, также не коснулся этого евангельского сюжета. Русские издатели его творений вынуждены были сказать: «В издании творений блаж. Феофилакта 7-я глава оканчивается 51-м стихом; затем 8-я глава начинается 52-м стихом седьмой главы и 12 стихом восьмой главы. Таким образом, не помещено сказание о женщине, взятой в прелюбодеянии. В славянском переводе поэтому сделано примечание: „Сему евангелию толкование не пишется“»[536]. Кстати, в славянском «Остромировом Евангелии» (XI в.) этот сюжет также отсутствует.

Вообще ни один из греческих отцов церкви до Х в. не знает этого текста[537].

В V в. бл. Августин написал специальную проповедь «О жене прелюбодейной», в которой предлагает «выкинуть как сор» эти стихи, якобы вставленные в Евангелие для того, чтобы блудниками легче было оправдать свои грехи[538].

Как видим, еще в V в. есть проповедники, отрицающие подлинность этого текста.

Тем не менее Церковь с любовью приемлет этот рассказ «о жене прелюбодейной» и включает его в состав Св. Писания. Почему? Спросите свою совесть: искажает ли этот эпизод учение Христа или, напротив, лучше позволяет понять суть Христова служения и Христова учения? Неужели не понятно, что он не «испортил» Евангелие, а помог раскрытию евангельского образа Христа?

И почерпнула этот рассказ Церковь из того круга устных преданий, которые стояли на границе канона и апокрифов. Первый церковный историк — Евсевий Кесарийский — в начале четвертого столетия встречал в трудах Папия Иерапольского (сер. II в.) этот рассказ: «Он же пользуется Первым посланием Иоанна, а также Петра и рассказывает о женщине, которую обвиняли перед Господом во многих грехах. Рассказ этот есть в „Евангелии евреев“» (Церковная история. 3, 29, 17). Текстологи отмечают, что язык этого отрывка много ближе к языку синоптических Евангелий,