— Вы русский? — рискнул спросить Филлипс.

— Да, русский. Когда большевики пришли к власти, — он болезненно скривился, — я понял — все, империя пала. Знаете, для офицера это предел. Граница, через которую нельзя переступить, не поправ свои старые идеалы. Кое-кто смог это сделать. Но не я. Я потерял все: императора, отчизну, дом, жену… — он внезапно замолчал. «Вспомнил ее», подумал Филлипс и тактично подождал. — Когда мне сказали, что пришла новая власть, я подумал: наконец, хоть какой-то порядок. А потом… я увидел, что это за порядок. Власть плебеев, черт возьми, оборванцев. Пролетариат, — он громко засмеялся, так что за соседними столиками стали оборачиваться на них. — Рабочие и крестьяне, которые ломали старинную мебель и дырявили редкие полотна, мочились в золотые вазы и в грязных сапогах заваливались на шелковые покрывала… Да-а, это была новая власть, власть тьмы.

Я бежал.

Я не мог оставаться там, где толпа простолюдинов ломала мои святыни.

Мне предлагали перебраться в Константинополь, но я решил ехать в Европу. Я уничтожил все документы, могущие выдать меня, одел старую солдатскую шинель, перестал бриться. Взял кое-какие вещи: часть на память, часть — чтобы продать и жить на вырученные деньги. Я решил бежать во Францию.

Не буду описывать всех кошмаров побега из города, прятанья от патрулей, унижения перед холопами. Все началось тогда, когда меня и еще нескольких бедолаг ссадили с поезда. Это случилось где-то на границе с Польшей. Дикие места. Осень, да, тогда была осень. Шинель совсем не грела, да вдобавок есть было нечего. Нас ссадили, да еще и забрали деньги. Не все, правда. Я спрятал кое-что в подкладку шинели, оставил только мелочь.

Как сейчас помню: серый день, голое бескрайнее поле, жуткий холод и мы — три человека на косогоре, смотрящие вслед уходящему составу. Мы были просто выброшены. Один из моих товарищей по несчастью был очень молод — лет двадцать пять, не больше. Второй — гораздо старше, грузный, с красным отечным лицом. Первый представился как студент-философ… неважно, как его звали, второй оказался ювелиром. И я — экс-офицер армии Его Императорского Высочества. — Он горько улыбнулся. — Дайте-ка сигарету.

Филлипс, слушавший его как завороженный, вынул портсигар. Тот прикурил. Помолчал несколько минут.

— Оставаться на железнодорожном полотне было бессмысленно и небезопасно. Мы пошли наугад, но не по полю — это была бы ходьба впустую, а через лес, который начинался по другую сторону полотна. По крайней мере, там можно было бы развести костер.

Время уже было за шесть, смеркалось, тем паче, что мы шли по лесу и я начал чувствовать какую-то жуткую и безотчетную тревогу. Потом я понял, что насторожило меня. Лес был мертвым.

Мы шли по колено во мху, сзади астматически дышал ювелир. Студент начал жаловаться на боль в ногах. Мне-то было не привыкать — бывал и в более худших условиях, но перспектива идти без конца по мертвому лесу мне тоже не улыбалась. К тому же я не ел с прошлого дня. И вдруг… я увидел — и не поверил своим глазам: за остовами деревьев виднелся дом. Не простая избушка или времянка, нет. Двухэтажный старинный особняк с коньками на крыше и даже с витражами в окнах.

Сперва мы обрадовались, потом насторожились. Кто в нем живет и как он нас примет? Впрочем, мы были готовы на все, и я нащупал в своем кармане рукоятку револьвера и успокоился. Дайте-ка еще одну.

При ближайшем рассмотрении особняк производил довольно отталкивающее впечатление. Камень потемнел от времени, кое-где осыпался и откололся, да и вообще, дом больше походил на огромного уродливого паука, присевшего перед мухой. В данном случае, — он хмыкнул. — В данном случае, мухами оказались мы.

В доме никто не жил — это стало ясно по распахнутой дубовой двери, сгнившей от дождей и времени. Мы вошли. В доме пахло плесенью, скорее даже не плесенью — какой-то трупной гнилью, что ли. Но выбирать нам не приходилось. Судя по опрокинутым столам и разбитой посуде, дом покидали в спешке, если не сказать больше. Смахивало на знакомые мне погромы, устраиваемые «новой властью». Камин был в отвратительном состоянии, так что разжечь огонь не представлялось возможным. Впрочем, найдя кое-какие достаточно сухие доски, я разжег его. Только пользы от этого было немного.

С горем пополам мы обогрелись и подсушились, но вставала другая проблема — что есть. У меня не было ничего. У студента было полбуханки хлеба, у ювелира — шмат сала, несколько яблок и маленькая бутылка сливовой настойки. Сию скудную снедь мы разделили по-братски. Студент пошел посмотреть второй этаж, а мы с ювелиром остались возле огня.

Разговорившись с ним, я узнал, что он имел при себе достаточно денег и драгоценностей, чтобы обеспечить себе жизнь — на первое время, разумеется, — в Голландии. Туда он и стремился. Там жила его сестра и там, по его словам, можно было продолжить его дело с не меньшим успехом, чем в России. Поев и согревшись, он начал строить планы о будущем, щедро делясь со мной шкурой неубитого медведя и даже, — вероятно, под действием сливянки, — пообещал помочь мне там, за кордоном.

Наш разговор был прерван появлением студента. Тот находился в странном возбуждении.

— Господа, пойдемте наверх, там есть нечто необыкновенное, — воскликнул он. — Там библиотека, господа, и такая…

Ювелир наотрез отказался, сказав, что книги его не интересуют, а я, желая хоть чем-то занять время, последовал за студентом.

— Это что-то необычное, сударь, — сказал он мне, пока мы поднимались по лестнице. — Странная же библиотека у хозяина этого дома.

— А что же в ней странного, позвольте спросить?

— Увидите.

Он был прав. Библиотека была более чем странной. Ряды книг громоздились на прогнивших полках. Большая часть их была древними, века XVII, фолиантами, с плесневелыми кожаными обложками, часть — современными изданиями, преимущественно немецкими. И наконец — рукописные своды на пергамене.

— Это все, что вас поразило? — я, признаться, пребывал в недоумении. — Что ж, вероятно, владелец этого дома был просто заядлым библиофилом, не более…

— Вы видели их содержание? — Студент как-то странно посмотрел на меня. — Книги сплошь о магии и оккультизме. В своё время, — он покраснел, — я увлекался доктриною госпожи Блаватской. Не смейтесь, сударь, — он серьезно посмотрел на меня. — Метания духа бывают у всякого. Я читал разные труды — в большинстве своем шарлатанов и спекуляторов — и, смею сказать, немало преуспел в этой области. Все книги, которые здесь есть, — он обвел рукой всю комнату, — посвящены таинственной и неизведанной сфере бытия нашего…

— Любезный, — прервал я