Если верить легендам, Дети драконов вышли из тех краев, что лежат между Таронскими горами и степью, но позже расселились по всем Срединным землям и даже за их пределами. Были они разными на вид, но чаще всего их младенцы рождались с солнечно-серебряными волосами и глазами, синими, как утреннее море во время штиля. У них имелись свои законы и свои обычаи, одни – простые и понятные, другие казались странными, однако тоже содержали глубокий смысл. Более же всего удивлял их способ разделения власти – древние никогда не возлагали венец правителя на одну голову, но неизменно избирали четверых самых достойных. Повелители Силы принимали все самые важные решения сообща и вместе утверждали новые законы, если в тех возникала необходимость. Так было до той поры, пока не родился человек, который счел, что старые традиции отжили свое.

В летописях Эймурдина его именовали Вершителем, настоящее же его имя было Айсэ, и именно он развязал ту войну, которая расколола общество магов на две враждующие части.

Поговаривали, что Айсэ был полукровкой, да к тому же бастардом, и, дескать, именно это наложило отпечаток на его суровый характер. Другие объясняли жестокость и силу Вершителя потерей, которую он пережил в юности, лишившись своего Источника. Как бы то ни было, почти пять веков назад Айсэ из Гойторо захотел изменить мир магов, и ему это удалось.

Он начал свое дело тихо и действовал с осторожностью, пока не убедился, что обрел достаточно единомышленников, прельщенных будущими наградами. Только тогда Вершитель объявил о перевороте, и Эймурдин впервые утонул в крови. После этого четыре трона более никогда не были заняты одновременно, да и нужды в этом не осталось – магия стала уделом избранных и почти ушла из Срединных земель. Все официальные летописи старой твердыни утверждали, что такова была задумка Айеса, решившего, будто в мире стало слишком много людей, владеющих Силой, но в одном из дневников, найденных Патриком, Айна прочла совсем другую, гораздо менее лестную для Вершителя версию. По словам человека, сделавшего эту запись, все было совершено иначе – вовсе не колдун-полукровка закрыл поток магии, но один из тех, кто сражался против него. Летописец утверждал, что ключом, затворившим врата, стал совсем юный мальчик, «не познавший любви, но сполна вкусивший боли». Что это был за мальчик и как ему удалось совершить такое деяние, рукопись умалчивала.

Зато сразу в нескольких местах Айна нашла то самое пророчество, вернее его вольный пересказ, разнящийся в деталях – пророчество о человеке королевской крови, который возвратит в Срединные королевства магию. Едва речь заходила о нем, Фарр начинал хмуриться и нервно постукивать пальцами по ручке кресла или колену. Айна знала, что каждый день ожидания дается ему с трудом, что каждое утро он просыпается с надеждой найти в себе достаточно сил, чтобы отправиться вслед за Лианом. Но всякий раз, даже когда уже ему самому стало казаться, будто он готов, Патрик лишь качал головой и говорил свое веское «нет». Во время сражения с Мирте Фарр так основательно надорвался, что на восстановление требовалось гораздо больше времени, чем он готов был себе дать.

Каждый день он преодолевал сотни ступеней и подолгу сидел наверху, там, где Башня Памяти, пронзающая гору изнутри, выходила к развалинам часовни. Пару раз Айна поднималась вместе с ним, однако ей такие усилия уже давались с трудом, и она решила не рисковать лишний раз. Фарр тоже уставал, но для него каждый подъем был не просто вызовом самому себе, а способом понемногу, шаг за шагом возвращать себе прежнюю силу. Оказавшись за пределами каменной твердыни, под бескрайним небом, овеянный свежими предзимними ветрами, он мог часами оставаться неподвижным, уходя вглубь своего сознания, в тот мир, который был доступен лишь ему одному. А когда принцу удавалось достичь некой особой глубины сосредоточения, он вынимал из ножен свой клинок и начинал танец, в котором сплетались воедино сила и мудрость, плавность и полет, страсть и отрешенность. Это было красиво, настолько красиво, что Айна, увидев мужа таким, не удержала слез. Впрочем, в последнее время глядя на него она часто испытывала какие-то совершенно особенные приливы любви и нежности. Быть может, потому, что из просто значимого мужчины он превратился для нее в человека, который зачал новую жизнь в ее чреве – желанную и заранее любимую жизнь. А может, потому, что его собственная жизнь внезапно оказалась гораздо более хрупкой, чем всегда ей представлялось.

Всякий раз после подъема на вершину башни, Фарр спускался вниз, к подножию крепости. Он никогда не оставался рядом в Лианом надолго, но неизменно приходил к нему, чтобы взять за руку и вложить в худую тонкую ладонь невидимый обычному глазу сгусток света, принесенного с поверхности горы. После этого принц сразу же уходил прочь и чаще всего возвращался в опочивальню, чтобы вздремнуть немного и дать своему телу возможность восстанавливаться быстрей.

Зато Ива почти не отлучалась от Лиана, проводя свои дни, а порой и ночи рядом с ним. Ей было все равно, что думают и говорят об этом другие. Она не замечала удивленных взглядов и нахмуренных бровей. Почти всегда, когда бы Айна ни приходила к каменному Древу, Ива была там.

Неудивительно, что Шуна вовсе не пыталась навещать отца своего ребенка. Словно уже вычеркнула его из своей жизни.

После той истории с Вереском и подслушанным разговором, Айна какое-то время всерьез опасалась, что подруга, озлобившись на Лиана, и дальше будет дурить голову бедному мальчишке, но рождение ребенка изменило ее слишком сильно... Когда они приехали из Арроэно в Эймурдин, Шуна уже смотрела на юного мага так, словно тот стал ей совершенно чужим. А Вереск был не из тех, кто лезет напролом и пытается навязать свое общество силой. Поняв, что Шуна выбрала для себя одиночество и отказ от любой помощи, он принял это сразу и словно ушел в тень. Или сам стал для нее тенью. Тенью, которая всегда рядом, стоит лишь обернуться. Иногда по ночам, когда Шуна принималась плакать от усталости, именно он тихо стучал в ее дверь и вынимал из дрожащих рук орущего младенца, укачивал его сам, а после возвращал в колыбель и исчезал так же незаметно, как и появлялся.

Он изменился не меньше, чем все остальные. Вытянулся, стал будто тверже и прочней. А в один из дней, когда жизнь в Эймурдине уже казалась привычной и размеренной, Патрик принес ему новые «доспехи»... Только от доспехов там уже почти ничего и не было: ноги мальчишки настолько окрепли и приноровились к движению, что им больше не требовалась столь мощная поддержка – теперь хватало лишь легкой системы из кожаных ремней и нескольких металлических креплений в самых слабых местах. Айне это казалось чудом, но Патрик в ответ на ее восторги лишь плечами пожал: «На самом деле, милая, ему не нужно вообще ничего... Однажды он поймет это и снова сможет бегать, как все мы. Нужно только время».