Шрифт:
Закладка:
Когда Ильин нас ей представил и мы приложились к ручке, она отвела нас немножко в сторону и сказала:
– Спасибо вам за Колю.
Мы слегка покраснели и говорим:
– Не стоит благодарности… Теперь, Наталья Алексеевна, уж вы его держите в порядке…
Она посмотрела на нас умно и говорит:
– Я его хоть и недолго, но очень хорошо знаю. И… не беспокойтесь!
Мы еще раз приложились к ручке, а про себя подумали: «Ну, наш Слон попал в хорошие руки… Дай Бог…»
После венчания мы с Митей поехали завтракать в собрание, а Ильины к себе.
В этот же вечер мы, с традиционными конфетами, провожали их на Николаевский вокзал.
Зима 1908/09 года была моя первая зима в Институте восточных языков. Приходилось довольно много работать. Кроме того, завелись новые интересные знакомые, и об Ильине я, по правде сказать, начал забывать. Написал ему как-то письмо на банк. Он мне не ответил. Это меня не очень удивило. Я знал, что писать он вообще не горазд, а письма в особенности.
В первый раз после ильинской свадьбы мне удалось попасть в родной Ярославль зимой через два года. Остановился я у сестры. Один из первых моих вопросов зятю был:
– Ну, как у тебя Ильин процветает?
А тот говорит:
– Отлично процветает. И молодец твой Ильин. Когда нам про него из Петербурга написали, мы не очень так, чтобы обрадовались… Люди у нас здесь простые… Пришлют, думаем, этакую гвардейскую цацу, с моноклем в глазу и с пробором до поясницы… куда мы такого сунем?.. Бумаги подшивать, так это у нас сторожа делают. Да и где ему с нашими мужиками дела делать? Это не то, что у вас в казарме: «Смирно! Глаза в середину! Во фрунте не разговаривать!!» В нашей работе разговаривать первое дело… Ходить да разговаривать… Через несколько месяцев взял его с собой на разбивку участков. Так я ходок неплохой, а он меня загонял… И с мужиками первый сорт… Говорит ясно, дельно, терпеливо, десять раз одну и ту же вещь повторит, и так ее повернет, и этак, покуда дойдет, куда нужно. И где он это так научился?
– Да в той же казарме, – говорю, – которую вы так презирать изволите… В хорошей казарме гораздо больше рассказывают, чем орут и приказывают… – И чтобы подразнить его, добавляю: – А кроме того, сын помещика… С детства в деревне жил…
– Ну, помещичьи сыны тоже разные бывают… Нет, кроме шуток, ей-богу, молодец твой Ильин. Недавно были у меня знакомые мужики из Ростовского уезда. Я у них в сентябре разверстку делал и Ильина с собой брал. Так они мне говорят: «Ты, Иван Васильич, нам опять этого большого-то пришли… Ильина-то… Он парнишка толковый и человек душевный… И чайку попьет, и поговорит, и растолкует… Ну, и водочки выпить может… умеет!» Главное – учится. Что же, он у нас два года всего, а уже и межевое дело начал понимать, и землю различает, и в лесе разбирается. А это наука нелегкая… В этом году представил его к повышению. Но зато по канцелярии швах… В поле – орел, а заставить бумагу написать – непременно напутает…
– Научится, – говорю. – Ну а как у него семейная жизнь?
– Да лучше не бывает. Эта Наташа у него просто чудо какая баба… Красавица, умница и держит его крепко… Младенец у них недавно родился, великан… Премированные родители. Живут, конечно, очень скромно. Жалованье маленькое… 130 рублей. От разъездов, по трешнице в день, ему кое-что остается. Но в их годы это пустяки!.. Все так начинали. Нет, я тебе говорю, отличная пара, трогательная пара!
Вечером я отправился к Ильиным в гости. Жили они во втором этаже деревянного домика на Воздвиженской улице. Было у них весьма небогато, но очень уютно. По стенам в столово-гостиной висели полковые фотографии и стоял даже рояль, правда довольно старенький. Шампанского нам не подавали, а пили мы чай с плюшками, ели солонину с хреном и усидели графинчик водки. А когда стали клянчить второй, то Наташа оказалась адамант[34]и выдать еще категорически отказалась. Она то сидела с нами, то уходила в соседнюю комнату успокаивать повелительно оравшего гигантского младенца, у которого резались зубы.
Лакеев в гетрах или горничных в фартучках и кружевных наколках тоже не было. От времени до времени в комнату входила средних лет и огромного роста – под стать этому жилищу великанов – домашняя прислужница, единственная в доме. На голове у нее был платок, а на ногах валенки. Она громко давала советы Наташе насчет младенца и непринужденно встревала в наш разговор. Ей так же непринужденно отвечали. Чувствовалось, что в этом маленьком доме с большими обитателями она не последнее лицо и что отношения тут царят простые, человеческие, без всяких этих петербургских фиглей-миглей.
Ушел я от Ильиных очень поздно, крепко расцеловавшись с обоими. А на следующий день утром я уехал и больше их никогда не видал.
В 1911 году меня назначили служить за границу. В 1913-м я вернулся в Петербург и женился. А в 1914-м началась война.
Ильина, как молодого запасного офицера, призвали, но, не знаю по какой причине, в наш полк он не вернулся. Его бы, конечно, с радостью приняли.
Попал он в сибирские стрелки. В середине ноября 1914 года сибиряки грудью защищали Варшаву. Шли страшные, кровопролитнейшие бои под Болимовым и Боржимовым. Ильин командовал уже ротой. 20 ноября его дивизия отбила девять немецких атак, почти без помощи артиллерии.
На следующий день, 21-го, в самый день Введения, с утра пошли в атаку наши сибиряки. Ильин поднял свою роту, крикнул, махнул шашкой, встал во весь свой богатырский рост и был убит наповал пулей в голову.
Слышал потом, что Наташа уехала в Америку и вышла там замуж. А премированный младенец вырос и сделался американцем.
Полковые дамы и жены офицеров
В собрании, по неписаному правилу, подымать разговор о знакомых дамах, а тем более о женах своих офицеров, считалось верхом неприличия.
Этого вопроса нельзя было касаться даже принципиально, так как из рассуждений общего характера легко было незаметно свернуть на частности, а это было бы, разумеется, совершенно недопустимо.
Но в откровенных беседах с глазу на глаз, о том, что должны представлять собою жены офицеров,
