– Дуэйн, – сказал Дрю, пожимая руку Дуэйну, и мой мужчина одарил друга одной из своих редких улыбок.

– Дрю, ты знаком с Джессикой Джеймс?

Дрю протянул свою огромную ладонь:

– Джессика Джеймс… Вы преподаете в старшей школе, а ваш папа служит шерифом?

Я кивнула и вложила свою ладонь в его, ожидая уверенного пожатия. Однако Дрю просто держал мою руку в своей.

– Правильно, я преподаю математику.

– Высшую, – вякнул откуда-то с кухни Клетус. – И оценивает знания не по системе «средняя температура по больнице».

Я усмехнулась. Дрю улыбнулся, отчего глаза у него засияли, и неожиданно обнял меня.

– Добро пожаловать в семью, Джессика, – сказал этот великан, отодвинувшись и глядя с непозволительной для мужчины нежностью. К моему удивлению, я почувствовала, что у меня дрожит подбородок.

Ответить я не успела, потому что Эшли вдруг оказалась рядом, отпихнула Дрю бедром и спросила:

– Джессика Джеймс, а что, твой кот до сих пор покушается на людей?

Я открыла рот, но она, не дожидаясь ответа, заключила меня в мягкие, теплые и очень душевные объятия. Я бы сказала, что Эшли пахла блинчиками – вкуснейшими, масляными, воздушными блинчиками с ванилью.

Покончив с крепкими объятиями, она взяла меня под руку и увела от конгрегации бород в гостиную.

– Как я рада, что ты пришла! Я надеялась увидеть тебя вчера, но ты должна была побыть со своей семьей… Дуэйн говорил о ваших планах поехать летом в Италию, а потом в Грецию.

– Да, но Греция, наверное, уже в следующем году, смотря сколько мы пробудем в Италии.

– Если следующим летом вы еще будете в Италии, то я уломаю Дрю на поездку, – улыбнулась Эшли, глядя на меня своими голубыми глазищами. – Я всегда хотела побывать в Италии. Обожаю итальянскую пряжу – стопроцентный кашемир, «С. Чарльз Коллезионе»…

Эшли рассказывала об особой пряже, которую намеревалась закупить в Италии, а я обернулась и увидела, что Дуэйн стоит рядом с Дрю, и они смотрят на нас с обожанием.

Я улыбнулась Дуэйну, он улыбнулся в ответ, после чего я окончательно растерялась.

Он отказывался от такой замечательной семьи с праздничными шалостями, неизменной любовью и поддержкой, чтобы быть со мной! Чтобы объехать мир и разделить приключения! Я чувствовала себя счастливой.

А еще я была смущена и польщена – ведь ради меня Дуэйн оставлял дом. И про себя я поклялась, что он никогда не пожалеет об этом.

* * *

Дуэйн ходил по дому и снимал омелу.

Всю, которую нашел.

Он пропустил целый пук омелы в кладовой и вынужден был пробиться в начало очереди, чтобы спасти меня от своих братьев – всех, кроме Билли: тот подловил меня раньше под другой омелой, повешенной над дверью туалета на первом этаже. Правда, как истинный джентльмен, он довольствовался поцелуем в щеку.

Эшли забрала у Дуэйна весь урожай и затолкала омелу к себе в сумку. Она планировала развесить ее по дому Дрю и устраивать сюрпризы всю неделю, пока не придет время улетать в Чикаго.

Она действительно решила снова переехать в Теннесси в конце марта. Я обрадовалась: так у нас будет несколько месяцев, чтобы узнать друг друга. К тому же я по-прежнему считала, что парням необходима женщина в доме. Хорошая женщина, которая удержит их от излишней дурости, а Эшли любит братьев всем сердцем.

Обед прошел хорошо, я бы даже сказала – прекрасно. Парни вели себя шумно и весело и рассказывали истории из жизни Эшли и Дуэйна в надежде смутить их. С Эшли это отчасти сработало, но про Дуэйна я уже знала все, поэтому без колебаний вмешивалась в разговор и подсказывала детали, которые упускали рассказчики.

Мое живое участие было встречено на ура, и я заработала пламенные взгляды Дуэйна. Должна признаться, оно того стоило: каждый пламенный взгляд вызывал жгучий трепет внизу живота, обещая сладостное воздаяние. Интуиция подсказывала, что мне очень понравится месть Дуэйна.

После обеда я подала свои пироги, и не успела, как говорится, пыль осесть, как остались одни крошки.

После десерта случился импровизированный семейный концерт: Клетус играл на банджо, Дрю на гитаре, а Билли и Эшли дуэтом пели классические рождественские гимны. Их голоса звучали удивительно гармонично.

С самого начала и до конца концерта я сидела у Дуэйна на коленях, и он обнимал меня. Он прикасался ко мне, и сердце всякий раз таяло от этих прикосновений.

Около половины второго Дуэйн сказал мне, что пора ехать. На сборы ушло еще минут двадцать. После моих сонных объятий со всеми братьями Эшли заставила меня пообещать, что мы с ней пообедаем, прежде чем она улетит в Чикаго. Все семейство высыпало на крыльцо и махало нам вслед, когда Дуэйн вывелMustangна дорогу и свернул к Мотыльковой просеке.

Я зевнула, глядя на Дуэйна.

– Жалко, чтоRoad Runnerнет, – выговорила я заплетающимся от усталости языком.

– Почему?

– Там были сплошные сиденья, а здесь отдельные.

– Справедливо, – согласился он и свернул с просеки к лесной хижине.

Я с легкой улыбкой покачала головой – Дуэйн не сказал, что мы проведем здесь ночь, но не могу сказать, что я удивилась: в последний месяц он регулярно возил нас в свою крепость одиночества.

Мы устраивали пикники, ходили гулять, говорили, играли в карты. В бревенчатом доме мы обсуждали тетю Луизу и мои к ней чувства. Я несколько раз плакала, а Дуэйн обнимал меня и повторял, что я замечательная, и Луиза, добровольно устранившись из моей жизни, обделила только себя. Я рассказывала обо всех моих передрягах, а Дуэйн слушал и давал советы, если я просила. Он рассказывал и о своих былых неудачах.

Но в основном мы спешили сорвать друг с друга одежду.

Да-да, вот этим мы и занимались. И я наконец получила возможность рассмотреть его ягодицы, бедра и икры, которые оказались чертовски прекрасными.

Дуэйн подъехал к каменным ступеням, выключил мотор и поспешил открыть мне дверь. Не успела я выйти, как он подхватил меня на руки, закрыв дверь ногой. Я прильнула к его широкой груди и поцеловала в шею, а он достал ключи и отпер дом. Подойдя к кровати, он аккуратно уложил меня на покрывало.

Я села и принялась раздеваться. Дуэйн быстро развел огонь, повернулся ко мне и расплылся в довольной улыбке: я уже сидела обнаженная, в одних носках.

– Ложись под одеяло, – велел он, снимая свою одежду.

Я подчинилась. Глаза слипались, но я через силу следила, как он раздевается.

Сонливость и легкое опьянение означали, что я говорила то, что думала:

– Мне нравится смотреть, как ты раздеваешься… Это как разворачивать подарок…

Этот поток сознания был вознагражден широкой улыбкой. Блестящие сапфировые глаза можно было различить и при свете камина.