Шрифт:
Закладка:
Для Бучевски это была всего лишь точка в ста пятидесяти с лишним милях к востоку на все более изношенной румынской дорожной карте, но Басараб объяснил, что она находится на плоских плодородных сельхозугодиях к западу от Черного моря. Это, конечно, звучало как местность, которую было бы гораздо легче контролировать, чем пересеченные, поросшие лесом горные склоны, но, судя по всему, шонгейри вели себя на удивление пассивно.
У Константинеску была семья в той местности, и, согласно сообщениям, которые он получил от них, пришельцы решили ограничить свое присутствие районом не более шестидесяти или семидесяти миль в поперечнике, сосредоточенном вблизи их хорошо защищенной, сильно укрепленной базы. В пределах этого района они быстро реагировали (и, как показалось Бучевски, гораздо эффективнее, чем против него и Басараба во время их похода к озеру Видрару) на любое вооруженное сопротивление. Кроме того, они, казалось, были довольны тем, что позволили выжившим румынам вариться в собственном соку.
То, что они сидели там с благородным презрением к простым людям, окружавшим их, заставило Бучевски сжать зубы, но это была чисто эмоциональная - и, по его собственному мнению, удивительно глупая - реакция. Что бы ни думали его эмоции, его интеллект чертовски хорошо понимал, что чем дальше они будут держаться от его народа и чем более пассивными они будут, тем лучше.
Человеческие беженцы представляли собой совершенно иную угрозу, и Бучевски был рад, что до сих пор им не пришлось иметь с ними дело... Голод, незащищенность и болезни, вероятно, убили по меньшей мере половину мирных жителей, которые покинули свои дома после первых нападений, а те, кто остался, с приближением зимы впадали во все большее отчаяние. Некоторые из других анклавов уже были вынуждены сражаться, часто безжалостно, против себе подобных, чтобы сохранить ресурсы, которые понадобятся их собственным людям для выживания.
Во многих отношениях глубочайшую ярость Стивена Бучевски подпитывал тот факт, что действия инопланетян вынудили людей убивать друг друга во имя простого выживания. Вероятно, именно по этой причине он на самом деле не хотел слишком много думать о предложении Басараба.
Но он прав, - признал американец с мысленным вздохом. - И даже если бы это было не так, он босс.
- Хорошо, Мирча, - сказал он. - Ты прав. Мы действительно должны прийти к взаимопониманию с другими анклавами, по крайней мере, с местными, и это, вероятно, действительно означает делиться тем, что у нас есть, если часть других столкнется с голодной смертью. Так что, да, я понимаю, почему для нас имеет смысл делиться запасами друг с другом. И для нас имеет смысл согласиться помогать друг другу, если за ними придут мародеры или рейдеры. Я это понимаю. Признаю, что мне ненавистна мысль о том, чтобы планировать помогать другим людям убивать людей, когда вместо этого вокруг есть шонгейри, чтобы убивать их, но я не идиот, и это не значит, что мне не приходилось время от времени стрелять в другого человека за последние пару десятилетий. На самом деле, думаю, настоящая проблема в том, что какая-то часть меня ненавидит, когда кто-то узнает, что у нас припрятано в кладовых, потому что люди все еще остаются людьми. Если их дети начнут голодать, то любой родитель, стоящий хоть что-то, сделает все возможное, чтобы накормить их. Понимаю это, и я отдам любому ребенку последний кусок хлеба, который у меня есть. Но если какой-либо из этих других анклавов решит продать нас или бросить на растерзание волкам, чтобы спасти свои собственные задницы, направив в нашу сторону кого-то, кто придет за тем, что у них есть, или если они будут достаточно глупы, чтобы попытаться использовать ваше согласие просто для того, чтобы подобраться к нам достаточно близко, чтобы ударят нас самих - тогда я буду очень, очень несчастен, вы понимаете. И я им не понравлюсь, когда буду несчастлив. Черт возьми, я не люблю себя, когда я несчастен!
Он пожал плечами, и Басараб кивнул. Затем румын тихо усмехнулся.
- Что? - Бучевски приподнял бровь, глядя на него.
- Просто мы так похожи, ты и я. - Басараб покачал головой. - Отрицай это, как хочешь, мой Стивен, но внутри тебя есть славянин!
- Внутри меня? - Бучевски рассмеялся, глядя вниз на тыльную сторону своей очень черной руки. - Эй, я уже говорил тебе! Если кто-то из моих предков когда-либо был в Европе, они попали туда из Африки, а не из степей!
- А! - Басараб помахал пальцем у себя под носом, его зеленые глаза необычно тепло заблестели в свете свечей. - Так сказал ты, но я знаю лучше! Что, "Бучевски"? Это африканское имя?
- Нет. Вероятно, просто кто-то, кому принадлежал один из моих пра-пра-дедушек или бабушек.
- Чепуха! Славяне в Америке девятнадцатого века были слишком бедны, чтобы владеть кем-либо! Нет, нет. Поверь мне - это у тебя в крови. Где-то в твоей родословной есть - как вы, американцы, это говорите? - славянин в куче соломы!
Бучевски снова рассмеялся. На самом деле он снова учился делать это - по крайней мере, иногда, - и раньше у них уже был этот разговор. Кроме того, Басараб был единственным человеком в любой из деревень, находившихся под его защитой, который когда-либо был в Америке. Было очевидно, что ему понравился визит, но было также очевидно, что он не совсем правильно использовал сленг. На самом деле, его последняя попытка была значительно более точна, чем большинство других.
Бучевски и не подозревал, что Басараб когда-либо посещал Соединенные Штаты. Во всяком случае, не с самого начала. Но он обнаружил, что, несмотря на темные круги под глазами Мирчи Басараба, у этого человека от природы теплое, лукавое чувство юмора. Он все еще помнил ту первую ночь, когда они услышали вой волков в нетронутом лесу гор, и Басараб посмотрел на него, приложил указательный палец к переносице и - совершенно невозмутимо -- понизил голос по крайней мере на целую октаву и торжественно провозгласил: - Ах! Дети ночи! Послушайте, как они поют!
В тот момент Бучевски пил домашнее пиво, приготовленное местными жителями, и разбрызгал примерно четверть кружки его на Кэлвина Мейерса. Затем они оба, как один, уставились на Басараба, который пожал плечами с дьявольской улыбкой.
- Я видел этот фильм
