Шрифт:
Закладка:
К весне подобрели к нам с Васькой и наши недавние подружки – Надя и Леночка. Когда я приходил поиграть в домино к Суховольским, они вдвоём о чём-то шушукались и постреливали в нашу сторону своими лукавыми глазками. И Надя была такая же весёлая, как и раньше, и даже песенки стала напевать, как и прежде. А если долго я не приходил к ним, она стала присылать ко мне Ваську или меньшего брата Петьку за какой-нибудь книжкой – по школьной программе или просто почитать от скуки. Если что и было у меня, я передавал ей с её же братьями, а сам уже и не ходил на свидание. А ведь ещё полгода тому назад, если б она только заикнулась о чём-то подобном, я бы кинулся сломя голову лично исполнить её просьбу. Как-то вдруг перегорело всё, не увлекали больше их всё ещё детские забавы. Даже от самого Васьки я стал незаметно отстраняться, потому что практически каждая встреча с ним и его компанией заканчивалась выпивкой, а поговорить-то было не с кем и не о чем.
Больше всего в то время меня тянуло к Трофимовичу. Он не только подарил мне словарь английского языка, но и заставил больше читать английские тексты и, кроме запоминания грамматических правил, просто заставил меня заучивать наизусть целые выражения из этих текстов. И компания у него была поинтересней – более взрослых людей, интеллигентных, начитанных, и поговорить с ними или просто их послушать очень хотелось. И однажды у него на квартире произошла одна мимолётная встреча, может быть, в самом корне повернувшая мою жизнь в нужном направлении, о чём я сам тогда ещё даже и не догадывался. В общем, я как-то пришёл в субботу к Трофимычу, чтобы поговорить об очередных занятиях, а попал на настоящий бал: мой интернатский товарищ Виктор, на квартире родителей которого и жил Трофимыч, справлял свой день рождения. Конечно, меня сразу усадили за стол, раз оказался груздем, как говорится, и пошло веселье. Рядом со мной оказалась подруга Виктора, лет на пять старше его, кстати. Звали её Рита, она только что закончила пединститут в городе Ворошилов и теперь работала преподавателем русского языка и литературы в хрустальнинской семилетке. Она хорошо танцевала, и между перерывами между танцами мы с ней практически проболтали весь вечер. Много и очень красочно она рассказывала мне о студенческой жизни и о институтских педагогах, многие из которых во время войны были вывезены из блокадного Ленинграда и остались работать в нашем приморском институте.
Мы не всегда замечаем знаки, которые нам время от времени подаёт судьба – я уже не раз говорил об этом. Но в том, что эта короткая встреча с совершенно незнакомой мне до той случайной вечеринки Ритой, была именно тем указующим знаком моей судьбы, я сегодня абсолютно уверен. Хотя тогда я по сути вроде бы и не придал ему значения, да и с Ритой больше никогда не встречался. Но, видно, где-то в моём мозгу на подкорковом уровне что-то щёлкнуло, и компасная стрелка судьбы незаметно сдвинулась в конкретном и только мне одному в данный момент необходимом направлении. Я твёрдо решил летом 55-го поступать в педагогический институт. Это моё желание еще больше усилила попавшая мне через несколько дней повесть Юрия Трифонова «Студенты», которую я просто залпом проглотил от корки до корки.
Хотя… Жизнь продолжалась, и каждый новый день подкидывал какой-нибудь неожиданный поворот. Возникли вдруг трения на работе. У нас на 5-м участке сменился начальник, человек непредсказуемый и очень конфликтный. У меня в дневнике даже сохранилась небольшая запись по этому поводу:
«2 марта 1955 года, среда: Сегодня опять поругался с Коркиным. Собака, а не человек. Да и вообще много ещё несправедливости на белом свете. Понимающих начальников снимают, а на их место бюрократов сажают…»
Да, видно, не меня одного допёк этот новый начальник Коркин. Вот какая запись появилась ещё вскоре:
«18 апреля 1955 года, понедельник: Сегодня прихожу в раскомандировку из столовой, а учётчица говорит: „Звонил мастер. Велел в забой бежать немедленно“. Я туда, а он навстречу. В чём дело? „На четвертную, сбегай в магазин за водкой“. Пошёл. Водки не было. Занял у ребят ещё четвертную и взял бутылку коньяку. А на закуску – традиционную корюшку в масле. Зашли в тепляк на „18-м Севере“ и культурненько распили её, поговорили по душам: я, мастер Илья Петрович Иванищев и Пашка Туленков – дежурный слесарь. Дела?…»
А Осипов снова неожиданно предложил перейти работать на подстанцию, мол, там будет спокойнее. Надеется он, что я всё-таки пойду на электро-механический факультет в ДВПИ. Но мы уже с отцом накануне переговорили на эту тему. Я сказал ему, что меня не тянет к технике. Да и зрение не для подземной работы: недавно прошёл в военкомате перекомиссию, меня признали негодным к несению службы в Советской Армии и выдали «белый билет». И сказал, что поэтому пойду в пединститут на литфак. Хотя в тот момент я ещё не был окончательно уверен в этом своём решении. Но готовиться уже начал, собрав необходимые учебники.
Тем не менее и другие мысли всё ещё будоражили голову. Снова появилась запись в дневнике на прежние мотивы: «Как пойду в отпуск, сразу же еду на Камчатку. И даже, может быть, останусь там на жительство. Тянут к себе природа северная, море, вулканы…» Даже письмо написал своему крёстному. Первое за шесть последних лет. И фото всей семьи приложил. А четвёртого июня получил от него ответное письмо. Горькое письмо. Написал, что было сильное цунами и на побережье смыло несколько посёлков. Было много жертв, среди них есть и знакомые. А горе людское всегда отрезвляет. И я отложил свою мечту на неопределённое время.
Но тут же неожиданно для самого себя занялся другим увлекательным делом: решил всерьёз стать садоводом. Дело это, в общем-то, было тоже бесперспективное, поскольку в нашем климате сихотэ-алинского высокогорья не вызревали даже самые обыкновенные помидоры. Зимы бесснежные – лыжи здесь без надобности, потому что выпавший только что редкий снег тут же почти полностью сметался неведомо куда ветрами, а жуткие морозы на большую глубину промораживали
