– Сын мой, – прошептала она и бросилась к его ногам. – Но нет, ты больше не мой сын, ты бог лесов. Ай!

Он стоял в красном свете масляной лампы сильный, рослый, красивый, с черными волосами, рассыпавшимися по его плечам, с ножом, висевшим на шее, с головой, украшенной венком из белого жасмина, и его действительно легко было принять за дикое божество лесной легенды. Дремавший в люльке ребенок проснулся и громко закричал от ужаса. Мессуа повернулась, чтобы успокоить мальчика; Маугли же стоял неподвижно, оглядывая кувшины для воды, котлы для похлебки, мешок, мельницу для зерен и другие принадлежности человеческого жилища, которые были ему памятны.

– Что хочешь ты: поесть или напиться? – прошептала Мессуа. – Здесь все твое. Мы обязаны тебе жизнью. Но скажи: тот ли ты, кого я звала Нату, или действительно ты божество?

– Я – Нату, – ответил Маугли, – и забрел далеко от своих мест. Увидев огонь, я пришел сюда. Но я не знал, что ты здесь…

– Мы побывали в Кханиваре, – робко сказала Мессуа, – и англичане хотели защитить нас от тех людей, которые собирались нас сжечь. Помнишь?

– Я не забыл.

– Когда английский закон сказал свое слово, мы вернулись в поселение злых людей, но не могли найти его.

– Это я также помню, – заметил Маугли, ноздри которого подергивались.

– Мой муж поступил полевым работником и, как очень сильный человек, скоро приобрел небольшую землю здесь. Мы не так богаты, как прежде, но нам не нужно много.

– Где он, человек, который копался в грязи, когда им овладел страх?

– Он умер год тому назад.

– А этот? – Маугли показал на ребенка.

– Это мой сын, родившийся во время предпоследних дождей. Если ты божество, дай ему милость джунглей, чтобы он был в безопасности посреди… посреди твоего племени, как мы в ту ночь.

Она подняла ребенка, который, забыв свой страх, потянулся ручками к висевшему на шее Маугли ножу, чтобы поиграть им; юноша осторожно отвел в сторону маленькие пальчики.

– Если ты Нату, унесенный тигром, – задыхаясь продолжала Мессуа, – это твой младший брат. Благослови же его.

– О! Что я знаю о вещи, которая называется благословением? Я не лесной бог, я не его брат и… О матушка, матушка, у меня так тяжело на сердце! – Опуская на землю ребенка, он задрожал.

– Немудрено, – ответила Мессуа, хлопоча над котелками, – вот что значит бегать ночью по болотам. Без сомнения, лихорадка забралась в твое тело до самого мозга костей. – Маугли слегка улыбнулся, не веря, будто что-нибудь в джунглях могло ему повредить. – Я разведу огонь, а ты напейся горячего молока. И брось этот жасминовый венок; от него в нашем маленьком доме делается трудно дышать.

Маугли сел и, закрыв лицо руками, забормотал что-то. Разнородные, новые для него, ощущения охватили его, точно он действительно был отравлен. Голова у него кружилась, и он чувствовал себя нехорошо. Большими глотками юноша выпил молоко. Время от времени Мессуа поглаживала его по плечу, не зная, правда ли он ее сын, Нату, или перед ней какое-то чудесное создание из джунглей, во всяком случае довольная, что он, по крайней мере, существо из плоти и крови.

– Сынок, – сказала она наконец, и ее глаза загорелись гордостью, – говорил ли тебе кто-нибудь, что ты красивее всех людей?

– А? – протянул Маугли. Он, конечно, никогда не слыхивал ничего подобного. Мессуа засмеялась мягким, счастливым смехом. Выражение его лица послужило для нее ответом.

– Значит, я первая? Это хорошо, хотя мать редко говорит своему сыну такие хорошие вещи. Ты очень красив. Я никогда не видала другого такого человека.

Маугли повернул голову, стараясь посмотреть на себя через свое жесткое плечо, и Мессуа опять расхохоталась и смеялась так долго, что юноша, не зная причины ее смеха, вторил ей; ребенок, тоже смеясь, бегал от одного к другой.

– Нет, ты не должен смеяться над своим братом, – сказала Мессуа, прижимая ребенка к своей груди. —

Если ты сделаешься наполовину так же хорош, мы женим тебя на младшей дочери короля, и ты будешь ездить на огромных слонах.

Маугли не понимал и одного слова из трех во всей этой речи. Кроме того, горячее молоко, выпитое после долгих блужданий, начало действовать на него; он свернулся и через минуту крепко заснул. Мессуа отбросила волосы с его глаз, прикрыла его и почувствовала себя счастливой. По обычаю Народа Джунглей Маугли проспал весь конец этой ночи и весь следующий день; инстинкт, который никогда не засыпает совсем, подсказал ему, что бояться нечего. Наконец юноша проснулся и вскочил так порывисто, что вся хижина содрогнулась. Дело в том, что покрывавшее лицо одеяло заставило его грезить ловушками. Теперь он стоял, положив руку на нож, с глазами, отяжелевшими от сна, и готовый вступить в бой.

Смеясь, Мессуа поставила перед ним ужин. Она подала только несколько грубых лепешек, испеченных на дымном костре, немного рису и кусок кислого, давно сохранявшегося тамаринда; но этого было достаточно, чтобы поддержать его силы до вечерней охоты. Запах росы в болотах пробудил в нем голод и беспокойство. Маугли захотелось продолжать свои весенние блуждания, но маленький мальчик требовал, чтобы он взял его на руки, а Мессуа просила позволения причесать его длинные синевато-черные волосы. И причесывая их, она пела, пела глупые детские песенки, то называя Маугли своим сыном, то прося его подарить часть своей лесной силы ребенку. Дверь хижины была закрыта, но Маугли услышал хорошо знакомый звук, а рот Мессуа открылся от ужаса, когда большая серая лапа продвинулась в отверстие под дверью, и Серый Брат слегка завыл глухим голосом, полным раскаяния, тревоги и страха.

– Уйди и жди! Вы не пришли, когда я звал, – не оборачиваясь сказал ему Маугли на языке джунглей, и большая серая лапа исчезла.

– Не приводи, не приводи сюда твоих… твоих слуг, – попросила Мессуа, – я… мы всегда жили в мире с джунглями.

– Да и теперь мир, – поднимаясь, сказал Маугли. – Вспомни ту ночь, когда вы шли в Кханивару. Этот народ окружал тебя со всех сторон. Однако я вижу, что Народ Джунглей не теряет памяти даже весной. Матушка, я ухожу.

Мессуа покорно отошла от двери. «Он действительно лесной бог», – подумала она; но когда рука юноши легла на дверь, чувство матери заставило ее обнять шею Маугли, отпустить его и снова обнять.

– Вернись! – прошептала она. – Сын ли ты мой, или нет, вернись, потому что я люблю тебя. Посмотри, он тоже печалится.

Мальчик плакал, видя, что человек с блестящим ножом уходит.

– Вернись, – повторила Мессуа. – Ни ночью, ни