что часть серебра, большое количество серебряной монеты и процентные бумаги на сотни миллионов рублей уже распроданы. Указывают, что 5 июля отправлены 20 больших ящиков с содержимым Ссудной Казны».

Большевистская сменовеховская газета «Накануне» встала на защиту «буржуев». В статье «Священная собственность» 28 июля 1922 г. она писала: «Упакована часть имущества, ценностью в несколько десятков миллионов золотых рублей, в двадцать ящиков, увезли их и… продали голландцам, американцам и французам. А деньги – пошли, конечно, „в распоряжение главнокомандующего“. Местная русская колония, среди которых было немало собственников увозимых ценностей, протестовала, возмущалась, слала телеграммы, но ей сказали: „Цыц! А не то – сами знаете… Здесь вам – не Россия“. Так зарабатывают генералы деньги при помощи такого же беззастенчивого грабежа обывателей, к которому они привыкли во время гражданской войны».

Под влиянием агитации и жалоб сербское правительство взяло катаррский склад под свою охрану и ответственность; все же задуманная операция была проведена – и в Казне оставались только вклады и на хранение, не подлежащие продаже по постановлению Русского Совета. Но злобная клевета не переставала сопутствовать этому имуществу, купленному «ценой крови». Передавали о колоссальных суммах, вырученных за серебро. Считали, что эти миллиарды должны быть розданы «беженцам».

А в моменты политических схваток вынимали из своего арсенала уже забытое «катаррское серебро». Представитель «Блюстителя Престола» Великого Князя Кирилла Владимировича, А. Столыпин, в резкой и оскорбительной статье, направленной против генерала Врангеля, на столбцах кирилловской газеты «Вера и Верность» вспомнил о катаррском серебре уже 1 октября 1923 г. В этой статье он писал: «…потом разыгралась история с серебром Ссудной Казны в Катарро, вызвавшая меры пресечения со стороны сербского правительства и толкуемая различно. Одни одобряют поступок Врангеля, иные резко осуждают, но достаточно хотя бы упомянуть тот факт, что одна крупная политическая организация, принужденная переписываться условными названиями, заменила фамилию Врангеля наименованием „Сереброва“ в своей корреспонденции, чтобы уяснить, насколько иные действия колеблют репутацию государственных людей».

Но больше всего нападали не открыто, а потихоньку, выступая всякий раз, когда исчерпывались разумные доводы. Довод о «катаррском серебре» бил на воображение, будил низкие инстинкты и казался удобным для политической борьбы.

Так «цена крови» котировалась на обывательской бирже.

Глава VIII. Девятый вал

Едва ли часто создавалось в мировой истории такое сложное положение, которое испытывала Русская армия, очутившись на кораблях у Золотого Рога. Та буря, которая выбросила на эти берега Русскую армию, обрушивалась на нее своим девятым валом.

Те затруднения, внутреннего характера, которые описаны в предыдущих главах, с большим напряжением сил преодолевались в течение целых пяти лет. У ворот Стамбула армия встретилась с более сложными, внешними затруднениями; причем с такими затруднениями, которые должны были разрешиться во что бы то ни стало, и разрешиться в самый кратчайший срок.

Положение неимоверно усложнялось полной непримиримостью взглядов союзных правительств и Главного Командования армии.

С падением Крыма союзные правительства усвоили взгляд на окончательную ликвидацию «вооруженной борьбы с большевиками». Англия восприняла его уже ранее, после Новороссийска; Франция делала последнюю ставку на Польшу и ради Польши помогала Крымскому Правительству: теперь необходимости в этом не было. В сознании европейских правительств не возникало мысли, что во многом происшедшие неудачи объясняются их собственной политикой полумер, а иногда – как это было с армией Юденича и с эвакуацией Одессы – было связано с прямым предательством общему делу. Причину искали то в «стихийности» большевизма, то в недостаточности «демократичности» антибольшевистской коалиции. До сознания европейских правительств не доходила мысль, что, отступив раз перед «стихийностью», они должны будут рано или поздно столкнуться с этой «стихийностью» у себя дома. О будущем не хотелось думать. Каждое правительство было озабочено своим долголетием и не думало о том тяжелом наследии, которое могло передаться последующим кабинетам. Момент настоящего заслонял собою перспективы будущего, и каждый из государственных деятелей мог сказать про себя: «Après nous – le déluge!»[40]…

Конечно, из такого мировоззрения вытекало желание как можно скорее развязаться с воспоминаниями о противобольшевистской борьбе. А те, которые немного думали о грядущем «déluge»[41], стали строить уже новые перспективы приобщения этой «стихийной» силы к семье европейских наций и обуздания ее обычными методами европейской культуры: прежняя непримиримость психологически отпадала.

Русская армия оказывалась ненужной – не только для настоящего, но даже для отдаленного будущего. И не только ненужной, но, пожалуй, вредной. Из различных предпосылок руководители иностранной политики приходили к одному и тому же выводу, что и наши русские социалисты в компании с г. Милюковым: Русскую армию надо распылить.

Главное Командование считало своей обязанностью не только сохранение в полной неприкосновенности Крымских частей, но объединение всего зарубежного русского воинства для одной ясной и определенной цели: борьбы с большевиками. Но для этого в первую очередь надо было не только сохранить, но еще больше спаять основное ядро, размещенное в лагерях Константинополя, Галлиполи и Лемноса. В шифрованной телеграмме генерала Врангеля, посланной 10 декабря 1920 г. в Париж на имя П. Б. Струве, Главнокомандующий дает инструкцию о направлении переговоров о судьбе армии. В этой телеграмме настаивается: 1) чтобы было улучшено ее крайне тяжелое материальное положение; 2) чтобы был сохранен фактический строй армии и воинская дисциплина и 3) чтобы армия и ее Командование не были поставлены в зависимость от какой бы то ни было политической или общественной организации. «Между Новороссийском и Севастополем та разница, – заканчивалась телеграмма, – что нам удалось вместо бесславного конца спасти честь армии и того дела, за которое она дралась. Мы не можем и не должны допустить, чтобы нас теперь не только лишили надежды на будущее, но и развенчали наше дело и понесенные армией кровавые жертвы».

Эта разница между Новороссийском и Севастополем чувствовалась всеми. Но тем не менее потрясения, перенесенные во время эвакуации, были так сильны, неизвестность – так ужасна, лишения – так непереносимы, что перед Командованием ставилась задача не только сохранить физическую жизнь людей, не только спасти воинскую организацию, но в этих труднейших обстоятельствах, в условиях изгнания, противодействия великих держав, попустительства и предательства русских людей, – возродить ядро Русской армии.

* * *

Тотчас же по прибытии транспортов в Константинополь, 18 ноября 1920 г., начальник штаба французского Оккупационного Корпуса, полковник Депре, издал приказ, коим предписывалось отправить 10 000 человек на остров Лемнос и 20 000 человек в Галлиполи. Исполнение приказа, минуя Главнокомандующего, возлагалось на нашего военного представителя генерала Черткова, которому предлагалось организовать в лагерях «русское командование» с подчинением его французским комендантам.

В тот же день генерал Врангель сообщил командиру французского Оккупационного Корпуса, генералу Шарпи,