– Блеск! – одобрила дама. – Они тут повозятся.

Действительно, из-за дверцы вскоре донеслись звуки, свидетельствующие о том, что кто-то крутит ручку. Силы закона не взяли нужных орудий, и беглецы беспрепятственно достигли еще одной двери, из которой выскочили во двор, где стоял запах старой капусты и жирной воды.

Прислушавшись, они уловили визг и звон, напоминавший недавнюю музыку, хотя издавали его машины, проезжавшие по Риджент-стрит.

– На Потомаке все спокойно, – с удовольствием сказала мисс Моллой. – Если вы подвинете мусорный бак к этой стенке, подсадите меня и вылезете сами, мы переправимся по крыше в соседний двор.[14]

5

Джон сидел в вестибюле «Линкольна». Бегство, при всей своей необычности, уложилось в 20 минут, если не меньше, и, посадив сообщницу в такси, он отправился в отель. Там он узнал, что мисс Уиверн еще нет. Теперь он ее ждал.

Вскоре она пришла в сопровождении Хьюго. Ночь была теплая, тихая, но тут в вестибюль ворвался холодный ветер. Пэт была бледной и гордой; искрометный Хьюго приуныл, что и понятно, если дама много раз повторила: «Нет-как-ты-посмел-привести-меня-в-эту-дыру?»

– А, Джон! – выговорил страдалец, несколько оживляясь, как оживится всякий, видя другую мишень. – Куда ты делся?

– Понимаешь… – начал Джон, тогда как Пэт подошла к портье и спросила свой ключ. Если у христианской мученицы был случай беседовать с портье, она говорила именно так – тихо, кротко, но с тем особым призвуком, который свидетельствует о полном разочаровании в падшем мире.

– Понимаешь… – повторил Джон.

– Писем нет? – спросила страдалица.

– Нет, мэм, – отвечал портье.

Она вздохнула, удачно выражая тем самым, что ничего иного и не ждала, если одни друзья детства ведут тебя в какой-то вертеп, а другие (к тому же претендующие на влюбленность) убегают с вульгарными девицами, оставляя других на растерзание.

– Понимаешь… – снова сказал Джон.

– Спокойной ночи, – сказала Пэт и направилась к лифту.

Хьюго отер лоб носовым платком.

– Всем бурям буря, – вымолвил он. – Шторм у берегов Шотландии.

Джон двинулся было за Снежной королевой, но кузен его удержал.

– Не стоит, – серьезно сказал он. – Нет, дорогой, не стоит. Не трать попусту время. У ада нет той ярости, которой отличается девушка, если ей пришлось дать полицейскому имя и адрес, а он ей, заметь, не поверил.

– Да я хотел объяснить…

– Объяснишь ей, как же! Поговорим о более приятных вещах. Мы тако-ое придумали! Нет, не я, Ронни. Умный человек. Какие мозги! Какая голова! Удивляюсь, что шляпы не лопаются.

– О чем ты говоришь?

– О его гениальной идее. Мы должны выжать из дяди пятьсот фунтов. Дело верное, как биржа. Уломать его может только Ронни. Значит, Ронни едет к нам.

– Вот как? – равнодушно откликнулся Джон.

– Именно так. А чтобы дядя не взвился, приглашаем этих Моллоев. Томас Дж. купается в деньгах, и дядя, на радостях, перетерпит Ронни.

Джон всполошился.

– И девица приедет?

Нет, что же это такое? Пэт от нее не в восторге… еще подумает… Он-то знает, что чист, но мало ли что взбредет в голову?

Тут он заметил, что Хьюго спрашивает добрым, участливым тоном:

– Ну как, все в порядке?

– Ты о чем?

– О Пэт, конечно. Сказала она, что я замолвил словечко?

– Да-да… И знаешь…

– Не за что, не за что! Какие там благодарности? Ты бы сделал для меня то же самое. Ну, как все прошло? Гладко?

– Ты уж скажешь!

– Неужели отказала?

– Если хочешь, да.

Хьюго вздохнул:

– Этого я и боялся. Как-то она странно выслушала. Сдержанно. Напряженно. Казалось бы, – перешел он к философским раздумьям, – трудно ли сказать «Да»? И тем не менее в большинстве случаев они говорят: «Нет». Один американский ученый подсчитал, что, кроме описательных оборотов, в нашем языке – около пятидесяти способов выразить согласие, к примеру: «Да», «Ага», «Угу», «Мда-у», «Ну», «А то!», «Еще бы!», «Конечно», «Вот именно», просто «Именно»…

– Хватит! – закричал Джон. Хьюго похлопал его по плечу:

– Понимаю, старик. Прекрасно понимаю. Ты огорчен. Скажем так, опечален. Но все-таки разреши дать тебе братский совет. На твоем месте я бы это бросил. Ты же тратишь попусту время. Да, согласен, она приятная девица. Но если она тебя не любит, что поделаешь? Ни-че-го. Значит, забудь о ней и оглядись. Вот, например, мисс Моллой. Хороша? Бесспорно. Богата? Нет слов. В общем, пока она у нас, я бы ею занялся. Ты просто создан для брака. Так и вижу: стрижешь газон, а потом, в шлепанцах, сидишь у камина с супругой. Да, забыл – у каждого свои наушники, слушаете музыку. Словом, возьми себя в руки и обрати взор на мисс Моллой. Ты только представь: богатая жена!

Во время этой речи Джон неоднократно порывался что-то сказать, да и сказал бы, если бы не услышал:

– Хьюго, мне нужна сумка.

Пэт стояла почти рядом, напоминая христианскую мученицу, чьи мучители только что придумали новую казнь.

– А… о… – сказал Хьюго и дал ей сумку, которую она отрешенно взяла. Все помолчали.

– Ну, спокойной ночи, – заметил Хьюго.

– Спокойной ночи, – проговорила Пэт.

– Спокойной ночи, – сказал Джон.

– Спокойной ночи, – повторила страдалица, и лифт унес ее, издавая неприятный, скорбный скрип, который, по мнению Джона, был исключительно уместен.

6

Примерно в полумиле от Керзон-стрит, на самом краю Сохо, расположен еще один отель, поменьше и похуже, носящий название «Бельведер». Когда Пэт и Хьюго входили в холл «Линкольна», Долли Моллой сидела перед зеркалом на втором этаже и умащала кремом свое прелестное личико. От этих занятий ее оторвало появление величавого Томаса.

– Привет, лапочка, – сказала она. – Вот и ты.

– Да, – согласился Моллой. – Вот и я.

Хотя в облике его не было той душераздирающей скорби, которой отличалась недавно Пэт, веселья в нем тоже не было.

– Кого я не люблю, – сообщил он, – так это легавых.

– А что случилось?

– Дал имя и адрес. Наврал, конечно, а все равно противно. Ты подумай, столько легавых в небольшом кабачке. И еще, – продолжал он, – зачем ты сказала, что я твой папаша?

– Ну, котик, это же не в моем стиле – замужняя дама.

– Как это не в твоем?

– Да вот так.

– А, черт! – вскричал мистер Моллой. – Это что ж получается, я совсем старый? Да мне только сорок два!

– На вид еще меньше, – заверила Долли, – если близко не разглядывать. Понимаешь, золотко, не в годах дело. Ты такой… авантажный.

Несколько смягчившись, мистер Моллой оглядел себя в зеркале.

– Да, – признал он, – у меня достойный вид.

– Ну, прямо профессор!

– А вот скажи, тут нет залысины?

– Что ты, это свет падает.

Успокоившись еще больше, мистер Моллой завершил осмотр.

– Лицо у меня подходящее, – с удовольствием признал он. – Насчет красоты не скажу, у каждого свой вкус. Но доверие оно внушает. Сколько я продал фальшивых акций! Да, кстати, лапочка, как ты думаешь?

– О чем? – осведомилась супруга, промокая крем полотенцем.

– Клюнет этот Кармоди, а? Пригласил к себе в усадьбу…

– Ты что!

– Да, пригласил.

– Он богатый?

– Дядя у него богатый, а то бы они там не жили. Такой, знаешь, старинный дом, с парком, как в книжке.

Долли мечтательно улыбнулась:

– Надо бы платьев купить… и шляпок… и туфель, и чулок…

Супруг ее всполошился, как все мужья в таких случаях.

– Лапочка, это не Букингемский дворец!

– Не скажи. Приемы всякие, гости…

– Ничего подобного. Дядя и два племянника. Вот что, если я всучу акции «Серебряной реки», ладно уж, прибарахлись.

– Котик! А ты всучишь?

Мистер Моллой фыркнул:

– Кто, я? Нет, врать не буду, Бруклинский мост или Центральный парк продавать не доводилось, но нефтяные акции? Клюнет как миленький. Эти английские землевладельцы – те же фермеры, а фермер купит что угодно, если буквы красивые.

– Знаешь что…

– Нет. А что?

– В этих усадьбах много всяких вещей. Картины там, серебро, посуда… Может, прихватим?

– А как ты их продашь?

– Да наши миллионеры что хочешь купят, только бы старинное.

Муж покачал головой:

– Нет, лапочка, опасно. И вообще, у меня другой бизнес.

– Наверное, ты прав.

– А то! Доброе дело, нефтяные акции…

– Ну а если само в руки пойдет?

– Там увидим! Главное – не рисковать. Если само пойдет, не упустим…

И с этими мудрыми словами он направился к ложу. Потрудился, поработал,