темно-красного питья. Ничем не прельстило меня ни то, ни другое, но когда я взял в рот кусочек, то немедленно отправил туда же все, что осталось. Запив пирожное холодным питьем, я мог только сказать:

– Капитан, это Багдад!

Капитан и хозяева засмеялись, мои спутники потребовали себе багдадское волшебство, а я справился со второй порцией не менее быстро, чем с первой. Капитан нас торопил; мы сели в коляску и понеслись по сонному городу, лениво дремавшему под солнцем.

– Вот и суди по внешнему виду, – сказал я капитану. – Я не понял, зачем вы пошли в такую невзрачную кондитерскую. А вышло так, что, очевидно, вечером кое-кто проглотит язык.

Капитан смеялся и рассказывал нам с юмором о своих многочисленных бедах.

И очень скромно упомянул о том, что всю пароходную бедноту, задержанную в Константинополе из-за ремонта судна, устроил за свой счет в нескольких второразрядных гостиницах.

– Все бы ничего, – вздыхал он. – Только дамы из первого и второго классов замучили. И зачем только созданы дамы, – комически разводя руками, говорил он.

– Вот бы посмотрел на вас, если б не было дам. Ваши желтые глаза никогда не становились бы глазами тигра, и вам было бы адски скучно командовать одними мужчинами.

– Левушка, вы уже второй раз всаживаете мне пулю прямо в сердце. Хорошо, что сердце у меня крепкое и ехать уже недолго. Знаете ли, доктор И., если бы вы отпустили этого молодца со мною в Англию, он бы, чего доброго, прибрал меня к рукам.

И. улыбнулся и принялся рассказывать, как хорошо все сложилось в судьбе Жанны. Капитан внимательно слушал и долго молчал, когда И. окончил свой рассказ.

– Нет, знаете ли, я, конечно, только морской волк. Но чтобы Анна вязалась в моем представлении со шляпами! Никак не пойму, Анна – богиня… и шляпы! – все повторял капитан.

– Но ведь для шляп нужна толпа людей, – сказал я.

– Ах, Левушка, ну какие это люди. Это дамы, а не женщины. Но вот мы скоро и приедем. Обратите внимание на эту панораму. Тут все дамы сразу из головы выскочат.

И действительно, было на что посмотреть, и нельзя было решить, с какой стороны город казался красивее.

Но рассматривать долго не пришлось; мы остановились у массивных ворот высокого, глухого забора. Капитан позвонил в колокольчик, и юноша-турок сейчас же открыл калитку.

Переговорив с ним о чем-то, капитан повел нас в глубь сада. Вдоль дорожек росли всевозможные цветы. Много было таких, каких я еще никогда не видел. По дороге капитан сорвал небольшой белый благоухающий цветок и подал его мне.

– Все джентльмены в Англии, одеваясь к обеду, вдевают в петлицу такой цветок. Он называется гардения. Когда будете сегодня обедать, возьмите, в память обо мне, этот цветок. И подарите его той, которая вам больше всех понравится, – сказал он, беря меня под руку.

– В вашу честь приколоть цветок могу. Но обед, куда я пойду, не будет восточным пиром. И для меня там не будет ни одной женщины, как бы они все ни были красивы. В моем сердце живет только мой друг Флорентиец, и ваш цветок я положу к его портрету, – ответил я.

Капитан пожал плечами, но ответить ничего не успел. Навстречу нам шел огромный, грузный турок, такой широкоплечий, что, казалось, он сможет поднять весь земной шар. Это и был хозяин оранжерей, приветствовавший капитана как сердечного друга. Опять я подумал, что, если судить по внешности, я бы поостерегся этого малого, а вечером обязательно обошел бы его подальше.

У хозяина оказались чудесные орхидеи, были и пармские фиалки. И. вместе с капитаном заказал какие-то причудливые, фантастические корзинки из белых орхидей, розовых гардений и роз. Фиалки мы должны были преподнести Анне, а розы ее матери и Жанне.

Нагруженные легкими плетеными корзинками, где в сырой траве лежали цветы, мы вернулись втроем в отель. Времени только и оставалось, чтобы переодеться и ехать к Строгановым. Капитан сидел на балконе, и до меня долетали обрывки его разговора с И. И. говорил, что вскоре приедет Ананда, с которым он обещал его познакомить. Кроме того, он пообещал капитану ввести его в дом Строгановых, чтобы тот мог послушать прекрасную игру и пение Анны.

– Я буду вам более чем благодарен, доктор И. Вечер, проведенный с вами в обществе красавицы-музыкантши, даст мне, быть может, силу отнестись к таланту по-иному; чем талантам сценических деятелей, выступающих за плату.

Однажды каверзный Левушка царапнул меня по сердцу, спросив, как бы я отнесся к жене, играющей для широкой публики. И я до сих пор не знаю ответа на этот вопрос, – задумчиво говорил капитан.

– Наш Левушка недаром обладает глазами, как шила. Просверлил в вашей душе дырку, а пластырь покоя не приложил, – засмеялся И.

– Нет, никто не может научить меня покою. Мне любезны только бури, неважно на море или на суше, – но всегда со мной и вокруг меня – только бури.

Тут я вышел, переодевшись в белый костюм из тонкого шелка, заказанный для меня И., в черном галстуке бантом, в черном поясе-жилетке и с гарденией в петлице. Волосы мои уже отросли и лежали кольцами по всей голове.

– Батюшки, да вы красавец сегодня, Левушка. Помилосердствуйте, Жанна окончательно очаруется, – вскричал капитан.

Но ни его ирония, ни внимательный взгляд И. меня не смутили. Я был полон мыслями о Флорентийце и брате и твердо решил ни разу не превращаться сегодня в «Левушку-лови ворон».

Мы спустились вниз, простились с капитаном и, бережно держа корзиночки с цветами, сели в коляску.

У подъезда дома Строгановых стояло несколько экипажей. Я понял, что обед будет не очень семейным, есть и другие гости; но еще раз дал себе слово быть достойным Флорентийца и собрать все свое внимание, думая не о себе, а о каждом из тех, с кем буду говорить.

В просторной светлой передней Строгановых, где по двум стенам стояли высокие деревянные вешалки, висело много летних плащей и лежали кучей всевозможные шляпы.

Слуги взяли у нас шляпы, помогли вынуть цветы. Я был поражен, какое чудо искусства – две бутоньерки из фиалок – оказалось в моей корзиночке; тогда как у И. три букета роз на длинных стеблях, каждый из которых был связан прекрасной восточной лентой. И. подал мне букет розовых роз, взял у меня одну бутоньерку из фиалок и сказал:

– Иди за мной, Левушка. Я подам букеты старой хозяйке и Анне. Ты подашь фиалки Анне, а розы Жанне. Не робей, держись просто и вспоминай, как держит себя Флорентиец.

Сопоставление высоченной и величественной фигуры моего обожаемого друга с моею фигурой среднего роста и хрупкого сложения, его манер – простых, но величавых – с моей юркостью, мысль, как хорош бы я был,