внимание на мужчину в костюме, я с любопытством, широко раскрытыми глазами наблюдала, как он открывает шкафы и ящики, прежде чем взять буханку хлеба из моего холодильника и бросить ее на столешницу.

И тогда он заговорил.

— Это все усложняет, — низким голосом произнес он, доставая арахисовое масло и желе и кладя их рядом с хлебом. — Я надеялся, что ты будешь одна.

Ему еще предстояло повернуться. Все, что мне удалось разглядеть, это его спину. С этого ракурса я могла кое-что разобрать. Он был высоким и темноволосым. В одном ухе у него было маленькое серебряное колечко. Он был мускулистым. И его уверенность пугала.

— Кто ты?

Мой вопрос остался без ответа.

Мужчина занялся своими делами, достал немного хлеба и нож для масла, затем начал намазывать один ломтик арахисовым маслом.

— Недостаточно усложняет, чтобы я отказался от своей задачи, — его скучные слова заставили меня нахмурить брови. Он намазал другой ломтик клубничным желе и соединил два кусочка вместе, чтобы…

Мои брови нахмурились.

…сделать сэндвич.

Как странно.

Он выпрямился во весь рост и заговорил так, словно разговаривал сам с собой.

— Не нужно беспокоиться. Небольшая загвоздка.

И вот, наконец, он повернулся.

Я на мгновение остолбенела. Я не ожидала, что он окажется таким — это слово застряло у меня одновременно в горле и в голове — эффектным.

Он был само высокомерие: широкие плечи, острые углы и полные губы.

Пара темных глаз встретилась с моими, темных по цвету и характеру, и он медленно, хищно улыбнулся, обнажав ровные белые зубы. Я не могла не заметить его заостренные клыки.

— Сладкая. Ты дома.

Этот человек… Я не знала, кто он такой, но знала достаточно. Еще один взгляд на головорезов сказал мне, что он занимает авторитетное положение. И он был здесь, в моем доме.

Почему?

Это случалось нечасто, но я была ошеломлена и потеряла дар речи. Я не могла говорить. Слова не складывались. Во всяком случае, ничего, что я могла бы сказать вслух. Хотя я думала об одном.

Бл*дь.

Он взглянул на свои толстые мужские наручные часы.

— С твоей стороны невежливо заставлять меня ждать. Я очень занятой человек. — Он откусил свой бутерброд и неторопливо прожевал. Я посмотрела в окно в сторону Сашиного дома. Если я позову, вряд ли меня кто-нибудь услышит. Не говоря уже о том, что мне, вероятно, надрали бы задницу. Мои возможности были ограничены. И мужчина бесстрастно сказал: — Отдай мне должное, Настасья. Я не полный простак. Твоих братьев здесь нет. Ты можешь кричать изо всех сил, но я должен предупредить тебя.. — Запретная улыбка скользнула по его губам, когда его взгляд пробежался по моему телу. — Мне нравится, когда вы кричите.

Мой живот сжался от опасения.

Он знал мое имя.

Конечно, он знал. Почему бы и нет?

В моем доме был мужчина, и он смотрел на меня так, что волосы у меня на затылке встали дыбом. Такие мужчины были неотъемлемой частью моей жизни. Я знала их, знала, за что они ратуют. Хищный блеск в его глазах кричал об угрозе. Не нужно быть ученым-ракетостроителем, чтобы понять, что он опасен.

Мне нужно было озаботиться сейчас. Выяснить, чего он хочет, и сделать все, что в моих силах, чтобы успокоить его. Мои ночные просмотры «Настоящего преступления» научили меня, что, если меня отвезут в другое место, это, скорее всего, будет означать, что домой я вернусь только в мешке для трупов.

Неосознанным движением моя рука потянулась к животу.

Вся эта сцена была неблагоприятной. Я смотрела, как он откусил свой бутерброд. Он до сих пор не сводил с меня глаз. Удивление охватило его, когда его суровый взгляд остановился на Анике, и, черт возьми, это немного смягчило его. Его тон смягчился, и он спросил:

— Как дела, принцесса?

Глаза Аники метнулись на меня, потом снова на него, и у меня заныло в груди от того, что они были знакомы.

Ее низкое и безэмоциональное «Роам» было всем, что она ответила.

Я нахмурилась.

Прошу прощения?

Онемение просачивалось в мои поры, просачиваясь сквозь меня, пока я совсем ничего не почувствовала.

Они знали друг друга.

Как они узнали друг друга?

— Почему ты здесь? — спросила я с удивительным спокойствием, которого не чувствовала. Прямо сейчас, учитывая то, как он смотрел на мою подругу, необходимость привлечь его внимание имела приоритет. Все, что угодно, лишь бы он перестал смотреть на нее так, будто он голоден, и она была единственным, что он хотел есть. — Могу я тебе чем-нибудь помочь?

И когда его глаза вновь скользнули по моему лицу, он прожег во мне дыры.

— На самом деле, ты можешь.

То, как он это сказал, с оттенком желания и жестокости, заставило у меня пересохнуть во рту, и внезапно я перестала хотеть внимания.

Он шагнул ко мне, и мой позвоночник напрягся. Мое внимание переключилось, когда чье-то тело преградило ему путь. Аника встала передо мной, как заслонка перед огнем. Ее руки сжались в кулаки, а голос дрожал.

— Роам, оставь ее в покое.

Этот человек, этот Роам, он смотрел на нее так, как будто она была ходячим говорящим серафимом. Было видно, что он очарован. Но он также занимался своим делом, и ее просьба осталась неуслышанной.

— Боюсь, мне нужно высказать свое мнение, милая Аника. Большое. А для этого нужен правильный стимул.

Что это должно было означать?

Кроме того, какое это имеет отношение ко мне?

— Зачем ты это делаешь? — спросила она с умоляющим выражением лица, ее замешательство было очевидным. Она казалась чертовски разочарованной, когда тихо произнесла:

— Почему ты не можешь просто оставить нас в покое?

Ее вопрос эхом отозвался в моей голове. Я слышала это снова и снова.

Черт возьми, Ани.

Одно было ясно. Аника знала больше, чем я, и я не особо оценила это наивное, невежественное положение, в которое меня поставили.

Роам раздраженно отвел взгляд на мгновение, облизал губы, а затем снова посмотрел на нее своим полночным взглядом.

— Это не так работает. Я хочу того, что мне обещали, и мне обещали послушного солдата, который намерен работать до изнеможения. Это не работа в Walgreens (прим. — крупнейшая сеть аптек), принцесса. Ты не можешь просто так уволиться. Ты не можешь просто так уйти. — Его челюсть напряглась. — Нет, если только ты не ползаешь на сломанных