Шрифт:
Закладка:
Меркурова Щусев недолюбливал. Во всяком случае, не целовался с ним как с Шаляпиным, когда тот приходил в мастерскую. Архитектор Ирина Синева вспоминает период работы над проектом Президиума Академии наук:
«Меркуров на моей памяти был только однажды. Но он представлял собою такую колоритную фигуру, что хочется рассказать об этом посещении. Однажды, за нашими спинами раздался гудящий бас: „В Академии наук заседает князь Дундук… Где здесь Алексей Викторович?“ Естественно, мы насторожились. За стеклянной перегородкой закутка Алексея Викторовича послышалось его приветственное восклицание, он тут же вместе с посетителем вышел к нам и представил нас друг другу. Это был Меркуров и приходил он явно для того, чтобы выяснить, не потребуются ли для здания президиума его скульптуры. Мне показалось, что Алексей Викторович не был рад этому посещению, во всяком случае, он очень скоро ушел, а Меркуров остался и просидел у нас довольно долго. Он много говорил и в том числе, обсуждая смерть кого-то из академиков (Бехтерева?), произнес следующее: „Недаром в Писании сказано: проводи старость с подругой юности. А тут, старый — женился на молодой! Это все равно, что к телеге приделать авиационный мотор“…»[295]
Но одна (как минимум) совместная работа у Щусева с Меркуровым была. Если бы Алексей Викторович и хотел избежать творческого сотрудничества с Сергеем Дмитриевичем, то вряд ли смог бы. В самом деле — Кишинев расценивался как архитектурная вотчина Щусева. И вот пришло время поставить в столице Советской Молдавии памятник Ленину. А кто у нас главный по памятникам вождю мирового пролетариата? Меркуров, конечно. Так что пришлось поработать вместе. Щусев выступил в этой работе как архитектор (совместно с Владимиром Турчаниновым).
Но памятника Ленину, исполненного из красного уральского гранита, Щусев уже не увидел — монумент открыли в октябре 1949 года в центре города у Дома правительства Молдавской СССР. Простоял он чуть более сорока лет — в 1991 году его снесли.
Ирония судьбы в том, что посмертную маску с Щусева снимал все тот же Меркуров. Он зарабатывал посмертными масками (видно, общение с покойниками не прошло для него даром, сильно повлияв на мировоззрение). Первую маску он снял с армянского католикоса в 1907 году, а всего их насчитывается более трехсот. Снимал маски с Ленина, со Сталина не успел — скончался в 1952 году, очень вовремя, ибо вскоре всех его каменных Сталиных свергли с постаментов. А посмертная маска Щусева ныне в Третьяковской галерее.
Щусев и Корин создают «Комсомольскую»
«Ходили гулять по улицам Нью-Йорка. Глядели архитектуру из стекла и металла. Смело, легко и красиво стоят эти громады. Прямые линие, гладкие плоскости стекла, прорезанные прямыми линиями металла. Красиво, легко, смело. Я этого не знал. Смотрел зачарованный. Это фантастика, это великолепно!!!»[296] — записал 6 мая 1965 года Павел Корин в дневнике. Тогда в США состоялась его первая персональная выставка, на которой были представлены и его работы по оформлению станции метро «Комсомольская», спроектированной под руководством Щусева.
Это стало последним большим проектом Алексея Викторовича, на этот раз осуществленным в московском метро. Подумать только — в 1911 году он пришел на Каланчевку, чтобы своими глазами увидеть то место, где предстоит ему построить самый большой вокзал Европы. И вот через 35 лет академик вновь здесь — он будет проектировать свою станцию метрополитена. Эта работа опять сведет его с Павлом Кориным. Когда-то Михаил Нестеров, оценивая вклад Корина в создание Марфо-Мариинской обители, написал: «Усыпальница дала Корину возможность показать, что в нем таится. С большим декоративным чутьем он использовал щусевские архитектурные формы. Он красиво, живописно подчеркнул все, что было можно, и усыпальница превратилась в очень интересную деталь храма». Корин очень чутко прислушивался к замыслам Щусева.
Создание метро было особым направлением архитектурной политики в Москве и других крупных советских городах. Внешний вид наземных вестибюлей и подземных станций был призван, прежде всего, произвести впечатление, удивить, потрясти воображение. На первом месте стояла эстетическая сторона дела. И потому на строительство метро денег не жалели, приняв еще в 1932 году на политбюро постановление «считать Метрострой важнейшей государственной стройкой с обеспечением его лесоматериалами, металлом, цементом, средствами транспорта и т. п. как первостепенной важности ударной стройки всесоюзного значения».
Даже война не прервала строительства метрополитена, чем опять же подчеркивались его роль и смысл. В проектировании станций принимали участие лучшие зодчие — Алексей Душкин («Маяковская», «Площадь Революции», «Кропоткинская», «Новослободская»), Иван Фомин («Театральная», «Красные Ворота»), Леонид Поляков («Октябрьская», «Арбатская», «Курская»), Дмитрий Чечулин («Динамо»), Борис Иофан («Бауманская»), Николай Ладовский («Лубянка») и другие.
Мастерство архитекторов было замечено не только в стране и за рубежом, не раз проекты московских станций метро удостаивались престижных наград на международных выставках.
А вот Щусеву не довелось до войны заняться проектированием метро, хотя в его планах реконструкции Москвы этому виду транспорта отводилась решающая роль. Интересно, что и Иван Жолтовский также не проектировал подземные станции метро, ограничиваясь консультациями.
Про щусевскую «Комсомольскую» зачастую говорят, что она олицетворяет собой апофеоз сталинского ампира, так называемого большого стиля. Вероятно, это так, если рассматривать ее в контексте истории всей советской архитектуры. Но нас волнует место «Комсомольской» в творчестве ее автора.
Можно сказать, что в этом проекте произошло окончательное возвращение зодчего на круги своя. Ведь эта одна из самых ярких станций московского метро несет в себе все признаки храмового зодчества. Прежде всего, бросается в глаза вестибюль, расположенный между двумя вокзалами — Ярославским и Ленинградским. Ну чем не ампирный храм: на плане он образует крест, есть и два шестиколонных портика, огромный шлемовидный — как у русского богатыря — купол с длинным шпилем и красной звездой (вместо креста) на макушке. Щусев планировал украсить купол орнаментальной чеканкой, подобной той, что он применил в далекой молодости, проектируя храм на Куликовом поле.
А внутри — тоже купол, как в церкви, да еще и люстры-паникадила. А вместо алтаря — вход в подземелье по эскалаторам. Глубокий смысл. Лишь икон на стенах не хватает, их заменяет лепнина.
Не менее выразительна и сама подземная станция. Даже не верится, что она относится к наиболее трудоемкому виду станций — глубокого заложения, так много в ее архитектуре простора, широты, ощущения полета. Кажется, что за протяженным рядом из тридцати четырех колонн, образующих аркады на каждой платформе, скрывается открытое, бесконечное пространство. А сами колонны уходят вдаль, образуя далекую перспективу. Огромный свод станции вызывает аналогии с Казанским вокзалом, подчеркивая единство архитектурного ансамбля, его комплексность и гармоничность.
Вместе с Щусевым над станцией
