Известие 1739 года о чуде морском, пойманном в Гишпании.

Русский народный лубок. 1739. Публ. по изд.: Ровинский ДА. Русские народные картинки. СПб., 1881.

Миниатюра из иллюминированной рукописи «Декреталии Папы Григория Великого».

Худ. неизвестен. Франция. XIV в.

Примечания

1

Плиний по этому поводу замечает: нет книги, как бы плоха она ни была, в которой не нашлось бы чего-либо хорошего... — Аллюзия на высказывание римского писателя Плиния Младшего (ок. 62 — ок. 114). Ср.: «Он ничего не читал без выписок и любил говорить, что нет такой плохой книги, которая в чем-нибудь не оказалась бы полезной» (Письма. III.5.10. Пер. М.Е. Сергеенко].

2

...за то, чего один и в рот не берет, другой готов отдать жизнь. — Это утверждение заимствовано из «Посланий» римского поэта Квит а Горация Флакка (65—8 до н. э.). Ср.:

Трое гостей у меня — все расходятся, вижу, во вкусах,

Разные нёба у них, и разного требует каждый.

Что же мне дать? Что не дать? Просит тот, чего ты не желаешь;

То, что ты ищешь, совсем уж претит и другим ненавистно.

II.2.61-65. Пер. Н.С. Гинцбурга

3

...по каковому поводу говорит Туллий: «Почести питают искусства». — Под «искусствами» здесь подразумеваются так называемые свободные (вольные), или благородные, искусства (artes liberales) — семичастный канон, входивший в систему схоластического образования и призванный охватить весь корпус знаний о мире, за исключением самого высокого уровня — философского осмысления бытия. Начиная с V в. н. э. artes liberales подразделялись на две группы: пропедевтическую, так называемый тривиум, или троепутие (грамматика, риторика, диалектика), и завершительную — квадривиум, или четверопутие (арифметика, геометрия, астрономия, музыка). Автор «Ласарильо» ссылается на изречение Марка Туллия Цицерона (106—43 до н. э.), римского оратора, политического деятеля и писателя-философа, содержащееся в его «Тускуланских беседах»: «Почет питает искусства, слава воспламеняет всякого к занятию ими, а что у кого не в чести, то всегда влачит жалкое существование» (1.4. Пер. М.Л. Гаспарова). При этом Цицерон имеет в виду прежде всего музыкальное («пение и струнную игру») и поэтическое искусства (последнее не входит в канон), но далее по тексту добавляет к ним и геометрию (см.: 1.5).

4

...рыцарь. который весьма неудачно бился на турнире... — В оригинале речь идет не о «турнире» в тогдашнем понимании слова — бое, в котором участвует множество рыцарей, — а о поединке (justa).

5

...отдал свою кольчугу шуту, ибо тот восхищался меткостью, с какою рыцарь будто бы наносил удары копьем. — Испанское слово «sayete» (в переводе К.Н. Державина — «кольчуга») в действительности обозначает полотняное исподнее, которое надевалось под рыцарские доспехи и было длинней, чем они. Согласно обычаю, победитель (sic!) турнира отдавал это исподнее своему шуту.

6

...так как Ваша Милость велит, чтобы всё было описано и рассказано весьма подробно... — В обращении к «Вашей Милости», — по всей видимости, некоему важному духовному лицу, неоднократно возникающему в ходе повествования, а также в тексте «Пролога», — раскрывается важнейшая композиционная особенность «Ласарильо», представляющего собой, по сути дела, развернутое объяснительное письмо. Адресат текста, «слугой и другом» которого является покровитель Ласаро, настоятель небольшого толедского прихода Св. Спасителя, требует от героя повести, чтобы тот разъяснил ему некий скандальный «казус» (в оригинале: «caso» — «дело»; в русском переводе передано местоимением «всё»). Суть же «казуса», как следует из содержания седьмого, заключительного, рассказа, сводится к тому, что этот настоятель, представленный в повести как архипресвитер (хотя исторически в храме Св. Спасителя такой должности никогда не существовало) и городской глашатай Ласаро живут в соседних домах, а жена глашатая ходит к архипресвитеру «убирать покои и готовить обед» (с. 91 наст. изд.). Для объяснения этой ситуации и доказательства своей нравственной состоятельности и социальной благонадежности Ласаро и собирается рассказать «Его Милости» о своих злоключениях. Таким образом, уже в «Прологе» повести содержится ее развязка, то есть он одновременно служит и эпилогом (подробнее о композиции повести см. с. 586, 591 сл. наст. изд.). Предлагаемое прочтение, отождествляющее оба упоминания «caso», не просто соединяет конец и начало повести, но и как бы закольцовывает ее, превращая в закрытую структуру, в которой оказываются совершенно лишними слова, стоящие в конце одного из четырех дошедших до нас изданий (Алькала, 1554): «Обо всём происходящем со мной впредь буду сообщать Вашей Милости» («De lo que de aqui adelante me suscediere avisaré a Vuestra Merced»).

7

...прежде чем они достигли тихой пристани. — Последняя фраза «Пролога» перекликается с заключительной фразой повести: «В это-то самое время я благоденствовал и находился на вершине житейского благополучия» (с. 94 наст. изд.), — что еще раз подчеркивает циклическую композицию книги (ср. примеч. 6).

8

...зовут меня Ласаро с Тормеса... — Имя героя повести имеет двойной подтекст, поскольку ассоциируется сразу с двумя евангельскими персонажами — голодным Лазарем, умирающим у дверей богача (см.: Лк. 16: 19—31), и мертвым Лазарем, воскрешенным Иисусом Христом и ставшим единственным человеком, прошедшим через смерть и воскрешение (см.: Ин. 11: 38—44). Каждое из этих значений имени Ласаро непосредственно связано с центральными темами и мотивами повести (об этом подробно см. с. 592 наст. изд.). Кроме того, в народной этимологии имя Ласаро (Lázaro) связывалось с глаголом «lacerar» (через устар, форму «lazrar»), значащим «раздирать, увечить» (переходный), а также «бедствовать» и «страдать» (непереходный). В современном испанском языке есть слово «lazarillo» — «поводырь», непосредственно восходящее к имени героя повести. Ср. также рус. «лазарет».

9

Произошел я на свет на реке Тормес... — В описании рождения Ласаро, а также в его «фамильном» имени, нередко образуемом от названия места рождения, пародируются эпизоды рыцарских романов, повествующие о таинственном, зачастую связанном с водной стихией, происхождении их героев. Пародия «Ласарильо», видимо, прежде всего обращена против самого знаменитого испанского рыцарского романа — «Амадиса Гальского» («Amadis de Gaula»; первое известное изд. — 1508), герой которого прозывался Юноша Моря (Doncel del mar). В переводе К.Н. Державина утрачивается этот пародийный подтекст (см. примеч. 3),