лежало бы не озлобление, а доверие и любовь. Только марксизм, мне кажется, обещает нам это. Это учение набирает силы с поразительной быстротой и, надо думать, в ближайшее время станет ведущей идеей человечества, начнет новую эпоху в истории нравственности… А пока человек, которого ведут по жизни добрые чувства, любовь которого активна и прекрасна, такой человек не может не оказаться противником государства, живущего по иным законам, чем живет он. Конечно, если любовь и доброта для него не маска, прикрывающая корыстолюбие, а природные свойства его богатой натуры. Человеколюбие и справедливость — вот плоды, которые вырастают на этой плодотворной почве, и они неизбежно и бескомпромиссно ведут к противоречиям с великодержавным духом и строем империи. Да, такой человек — враг империи. Это непоправимо. Потому что его доброта — дурной пример для других людей, его любовь к родине может испугать своей бескорыстной мечтой о мирном благоденствии народа, его чувство прекрасного слишком прекрасно для нравственных, а вернее безнравственных, устоев общества. Такой человек — сын своей земли, истинный, а не мнимый патриот, создающий бесценные нравственные богатства народа. И потому он подчиняет свою жизнь благополучию народа, но такому благополучию, к которому ведут мирные и человечные пути, справедливость, умеренность, уважение к правам других наций. И в этом высшая мудрость, которая называется интернационализмом… Так вот, граф, если в вашем распоряжении, как вы сказали, и на самом деле разнообразные и богатые сведения о Дате Туташхиа, то вы и сами отлично понимаете, что такие люди, как Дата Туташхиа, конечно, в высшей степени опасны для государства. Всякий иной вывод, увы, по-моему, невозможен.

Нано замолчала, а в тишине отчетливо прозвучал голос графа Сегеди:

— Интересный человек этот Сандро Каридзе.

Глава кавказских жандармов еще раз давал нам возможность убедиться, что для него нет ничего тайного.

— Вы думаете, что это мысли одного только Сандро Каридзе? — воскликнула Нано. — Совсем нет! Просто Каридзе лучше других выражает то, что думают все.

— Вам не кажется, — сказал Сегеди, — что мы с вами — свидетели рождения новой философии… Свидетели и участники… Таково время!.. Вы кончили, госпожа Нано?

— Нет, еще два слова…

Нано заговорила с неподдельным волнением, голос ее прерывался так, будто она явилась на прием и ничего не доказывает, не разъясняет, а только просит, умоляет:

— Ваше сиятельство, взгляните на него доброжелательно. Хотя бы один раз… Ничего больше не нужно. Разве часто встречались вам люди, такие, как Дата Туташхиа, обаятельные и добрые? Доверьтесь своему серд-цу, и сердце вас не обманет. Может ли такой человек быть опасным, преступным, жестоким? Могут ли гнездиться в его душе преступление и обман? Разве не достаточно претерпел он лишений и бед? Разве не заслужил кров над головой, семью, дом, спокойный сон?!

Нано не могла договорить и, задыхаясь от слез, вскочила со своего места и побежала из комнаты. Но граф догнал ее, задержав на пороге:

— Госпожа Нано, — заговорил он почтительно. — Мне грустно, что мой приход стал причиной вашего волнения и слез. Простите меня, бога ради! По, поверьте, серьезного дела нельзя решить без волнения! Это может меня оправдать, но не может утешить. Прощение на небесах я все-таки, надеюсь, получу, но потому лишь только, что вам так идут слезы! Не прячьте лица! Теперь я понимаю, вас нужно нарочно доводить до слез… Вы так очаровательны, госпожа Нано… Я не могу допустить, чтобы вы нас покинули и приняли на душу грех погибели всех сидящих за этим столом мужчин!

Нано засмеялась, отвернувшись, но лицо ее было мокрым от слез, и она пыталась скрыть это, стыдясь своей слабости и чувствительности. И улыбалась сквозь слезы… Нано была прелестна, что там говорить, граф Сегеди, конечно же, был прав.

— Вина! — воскликнул он, сам бросился наполнять бокалы и обратился ко мне со смехом: — Князь, я устроил вам-недурное развлечение, не так ли?

— Ни с чем несравнимое, граф! И весьма поучительное!

— Да здравствуют женские слезы! — сказал он, поднимая бокал. — Самый неоспоримый, веский и плодотворный довод из всех, какие существуют на свете! И за здоровье госпожи Нано, которая только что продемонстрировала его в самом прекрасном варианте!

Сегеди подошел к Нано и поцеловал ей руку.

Этот тост окончательно расковал всех, мы зашумели, заговорили все разом, подливая друг другу вина.

Но граф снова поднялся над всеми и попросил тишины.

— Господа, — сказал он, — я очень сожалею, но вынужден вас покинуть. Спасибо вам за ваш гостеприимный пир, за ваше дружелюбие и радушный прием. Я унесу отсюда наилучшие впечатления и добрую память о вас, как о прекрасных собеседниках и незаурядных людях. И был бы счастлив, если бы оставил подобный же след в вашей душе… Мое служебное положение до сих пор лишало меня возможности открыть вам все мотивы моего появления здесь. По теперь я могу положить на стол перед вами свой главный козырь.

Сегеди достал из кармана два листа бумаги, сложенные пополам, и протянул их мне. Один из них был документом о помиловании Даты Туташхиа, а другой протоколом, свидетельствующим о вручении документа, который следовало подписать мне как поверенному в делах Туташхиа.

— Господин Ираклий, — сказал граф Сегеди, — представьте ваш контракт и приступайте к своим обязанностям.

— С удовольствием, — ответил я. — Но, к моему прискорбию, он остался в юридической конторе.

— Может быть, сгодится этот? — Дата Туташхиа достал свой экземпляр и передал графу.

Пока граф читал наш договор, я передал другим документ о помиловании, а сам побежал в кабинет за чернилами и ручкой. Потом я взял протокол и подписал его как адвокат и поверенный в делах Туташхиа.

Граф стоял посреди комнаты, держа в руке контракт между Ираклием Хурцидзе и лазским дворянином Арзневом Мускиа.

— Сколько лет вы не виделись со своим двоюродным братом Мушни Зарандиа? — спросил он.

— Шестнадцатый год, ваше сиятельство, — ответил Дата Туташхиа.

— Два часа назад он был здесь. — Граф показал рукой на улицу.

— Зачем? — спросил Туташхиа.

— Если бы вы собрались бежать… Он должен был вернуть вас, уговорить, что вам ничего не грозит.

Сегеди вынул из кармана часы и, посмотрев на них, добавил:

— Мушни Зарандиа просил передать, что сегодня в девять часов вечера он будет у вас в гостинице.

Все мы вышли на улицу проводить графа, а когда экипаж скрылся за углом и мы вернулись к столу, Дата Туташхиа сказал негромко:

— Зачем такие люди идут в жандармы?

— Сейчас Сегеди едет к своим жандармам и думает: зачем такие люди идут в абраги? — ответил ему Элизбар Каричашвили.

ЖЕЛТАЯ ТЕТРАДЬ

Прошло