Но в конце концов мы пришли в нашу новую комнату.

Там, конечно, было много интересного, но я не смогла все это рассмотреть, потому что, кажется, заснула.

Мне снился Волшебный Колодец, и Подземное Царство, и великаны, и… война. Великаны сражались с немцами…

Событие тринадцатое: Красные «у ствола»!

Кривая Балка, апрель 1944 г. Более 900 дней и ночей под страхом смерти

Ну, вот и пришел, и нагрянул этот победный апрель 1944-го.

Катится по голубому небу едва проснувшееся после зимней спячки солнце, легко касаясь своими ласковыми лучами всего сущего на земле.

Тают под этими лучами хрустальные сосульки, оплывают большими звенящими в прозрачном воздухе каплями: «Дзинь… Дзинь… Дзинь…»

И как будто бы в унисон с этой апрельской капелью, Время отстукивает свое жестокое стаккато: «893 дня и ночи под страхом смерти… 894 дня и ночи под страхом… 895 дней и ночей… 896…»

Дни и ночи спешат, торопятся, едва не обгоняя друг друга, словно хотят поскорей завершить эту безумную мистерию смерти, словно и им уж невмоготу, кровью наполнены до краев…

А в каменном лабиринте катакомб не слышно звенящей апрельской капели.

Здесь есть своя, никогда не прекращающаяся, вечная капель – пористый «ракушняк» впитывает влагу подземных вод и, пропустив ее через себя, исходит слезами, словно оплакивает свою горькую, лишенную света и солнца судьбину: «Ка-п-п… Ка-п-п… Ка-п-п…»

Время здесь не спешит, не торопится, дни и ночи не спорят между собой и не тужатся обогнать друг друга. Да и нет здесь никаких дней и ночей, а есть просто одна непроглядная «ночь».

Эта «ночь» совсем не похожа на наши земные ночи – нет в ней того волшебного мерцающего сияния, которое даже в самое темное безлунье как будто пронизывает мрак.

И ночь эта длится-длится-длится, и кажется, что нет ей да никогда и не будет конца. И кажется, что ночь эта вне времени и вне пространства, в другом как будто бы параллельном мире, никак не связанном с обычным человеческим на поверхности земли.

А там, на поверхности земли, между тем происходят огромные, можно сказать, исторические события.

Там, на поверхности земли, уже грохочет Одесская операция.

Войска 3-го Украинского фронта, увязая в жидкой апрельской грязи и леденея в соленой воде лиманов, гонят остатки непобедимого германского вермахта к Черному морю.

Честь командовать этой операцией волею судеб выпала генералу армии Родиону Малиновскому, которому когда-нибудь благодарные одесситы воздвигнут скромный памятник в скверике на Преображенской. В том самом маленьком скверике, на скамейке которого в студеную зиму 1941-го замерзла Нора с ребенком, предпочтя такую «легкую» смерть мукам гетто на Слободке.

Но сегодня – весна, весна 1944-го, и в сводках Советского Информбюро все чаще мелькают до боли знакомые имена: Тилигульский лиман, Раздельная, Березовка…

И видимо, скоро, очень скоро там появится слово: «Одесса».

А в этом, чертовом, как его там, «припоре» катакомб так ничего и не изменилось.

И Изя снова в тюрьме, как бывало не раз за все эти годы. Но эта сегодняшняя тюрьма особенная. В ней нет, как будто бы, замков и решеток, в ней нет «гарды», а вот, поди же, сиди здесь, в этих желтых каменных стенах один с семилетним ребенком и не рыпайся.

Сколько дней он здесь?

Три, четыре, может быть, пять?

Он уже потерял счет.

Но как бы там ни было, Тасю давно должны уже были спустить.

Если она… Если она… Если она жива…

Нет-нет, не думать…

Тася жива! Жива!

С ней ничего не могло… не должно было… случиться!

Но тогда почему ее не спускают?

Ведь тогда, в ту ночь, когда их спустили в колодец, этот главный великан, как называет его Ролли, сказал, что через час-полтора будет еще один спуск.

Но спуска не было.

Не было в ту ночь. И в последующую тоже не было.

А потом Изя потерял счет.

Сколько дней он здесь? Сколько ночей?

В пустом и темном припоре, глухую тишину которого нарушает лишь звук падающих с потолка капель. И кажется, что с каждой разбившейся на каменном полу каплей все ниже спускается каменный потолок и все ближе подступают каменные глыбы стен.

Каменное Чудовище хоронит их в своем желтом чреве.

По правде сказать, кроме всех физических и моральных мук этого одиночного пребывания под землей Изя еще оказался в очень сложном с этической точки зрения положении.

По предварительному договору с Бардановым, после спуска семьи в катакомбы Ролли и Тася должны были остаться здесь, в припоре, предназначенном для женщин, а он обязан был присоединиться к боевому партизанскому отряду. Но так как Тасю не спускали, то с Ролли оставался он. И это было очень неприятно – в отряде каждый человек был на счету.

Все это вместе взятое – бездействие, страх за жену, за ребенка – настолько угнетало его, что он впервые за все эти годы с трудом мог сосредоточиться на «сказках». Ну, просто не мог придумать ничего интересного и так, по его собственным словам, «изолгался», что однажды даже «заставил» месье д’Артаньяна скакать на белом коне прямиком из Парижа в Одессу и, присоединившись к партизанам, насмерть сражаться с карликами в черной эсэсовской одежде.

Говоря о физических и моральных муках пребывания под землей, невозможно не вспомнить об известном французском спелеологе и психологе Мишеле Сифре.

Сифр однажды провел 30 дней в подземелье, в полном, как он утверждал, одиночестве, и этот свой потрясающий «опыт» подробнейшим образом описал в бестселлере «В безднах земли». Он, конечно, пишет о темноте, тишине и холоде, пишет об угнетающем ощущении полного «отсутствия жизни».

Но самое главное, он пишет… о страхе!

О диком непереносимом страхе, который пришлось ему испытать, и о глубокой многолетней депрессии, спровоцированной этим страхом.

А теперь: внимание!

Сифра спустили под землю торжественно при свете дня при большом скоплении народа, чуть ли не с музыкой. Там, под землей, для него уже была оборудована удобная десятиметровая палатка с деревянным настилом, газовым освещением и спальным мешком. Он, естественно, был обеспечен теплой одеждой, вкусной пищей и интересными книгами.

А еще… у Сифра был телефон, с помощью которого он мог сообщаться с поверхностью земли, где находилась его «команда». Эта преданная и профессиональная «команда» работала круглосуточно, почти каждый час связывалась с ним и скрупулезно записывала в особый дневник часы его сна и бодрствования, количество поглощаемой им пищи и питья и даже количество и