Переменить пансион? Но — почему?! Из-за какой-то липкой жабы? Жизнь в Нерви у Сакелари так наладилась — недорого, тихо, — почему он должен бежать? Почему все должны ее выносить и отравляться?.. Старая история: пришла свинья, положила лапы на стол, и все вокруг опускают глаза и молчат… Культура? А лапы на стол — тоже культура?!

И вдруг — словно его солнцем ожгло. Он вспомнил одну далекую студенческую проделку и расхохотался. В самом деле! Почему бы и не попробовать.

Вечером Шишмарев вернулся. К ужину не вышел, вызвал в сад синьору Сакелари и убедительным шепотом сказал:

— Дорогая синьора! Вы меня знаете, плачу аккуратно и никому не мешаю. Хотите вы, чтобы эта… акула уехала?

Синьора поняла.

— О Мадонна! Еще бы… Но как, но как это сделать? Горничная клянется, что подбросит ей в постель живого омара, если она ей сделает хоть еще одно замечание, повар зеленеет, когда она приходит на кухню нюхать провизию… Жильцы того и гляди из-за нее разбегутся… Я не понимаю вашего языка, но я вижу, какие у всех глаза. Но, синьор, у меня ведь нет настоящего повода.

— Не беспокойтесь. К дьяволу повод! Только прошу вас. что бы она вам обо мне ни говорила, не верьте ни одному слову. Ни одному! И ради Мадонны, не опровергайте ее… Хотя бы она вам сказала, что я по ночам у рыбаков кровь высасываю.

Толстая итальянка удивленно подняла брови.

— Хорошо… Только, пожалуйста, чтобы дело обошлось без полиции.

— О синьора, никакой полиции. Чисто и аккуратно.

Перед сном Шишмарев переговорил с пансионерами на ту же тему, с каждым особо. Все удивились, но обещали ему вести себя так. как он просил: ничему не верить и ничего не опровергать.

* * *

Цецилия Сигизмундовна встала не в духе. Вчера за ужином никто ей толком не сказал, где Шишмарев и что с ним. Все таинственно отмалчивались и шушукались. Уехал? Но вон под верандой сохнет его купальный костюм.

Она наскоро мобилизовалась — подпудрила нос, щеки, декольте, мазнула краской по губам и понеслась к морю.

Ага! Он сидел под башней у воды и мрачно рассматривал опущенные кисти рук.

— Мило! Почему вы вчера исчезли? Почему не ужинали? Хотите бутерброд с салями? Сама приготовила. Видите, как я о вас забочусь. Вы ведь совсем, совсем младенец…

Цецилия придвинулась вплотную и нежно ударила бутербродом Шишмарева по руке.

— Не хотите? Что с вами? На вас лица нет… Больны?

— Хуже.

— Что хуже?! Михаил… Иванович, вы меня пугаете. Несчастье? Письмо какое-нибудь? Я видела, третьего дня почтальон вам принес сиреневый конверт. Разрыв?

Не надо, не надо, милый, отчаиваться! Разве нет других женщин? Ласковых, верных… самоотверженных.

Он отодвинулся и угрюмо посмотрел на густо напудренный нос.

— Хуже. Какой там разрыв… В сто раз хуже!

— Шишмарев, вы разрываете мне сердце. В чем дело?!

— Слушайте. Никто в пансионе не подозревает. Ни-ни. Но вы мой друг, вы должны все знать.

— Ода!

— Недели две назад в день вашего приезда случилось нечто… на что я не обратил сначала внимания. Но вчера некоторые обстоятельства заставили меня принять меры… И я убедился, что все погибло!

Боже мой! Ее вдруг осенило: да ведь он, черт возьми, влюблен, конечно, конечно… И в нее — в кого же больше? Но какой робкий… О. она ему поможет!

— Михаил… Ми-ша! Дайте вашу руку, кролик мой. Почему у вас дрожат пальцы?

Он впился ногтями в ее потную ладонь, вскочил, опять сел и судорожным шепотом отчеканил:

— Вы ничего не понимаете… Меня укусила… бешеная собака…

— Ай! Господи! Он сошел с ума!

— Не сошел. Меня… вдень вашего приезда… укусил на улице… пудель. Не обратил внимания. Ну, укусил, мало ли что. Вчера узнал, что пудель… был… бешеный. Поехал в Геную… сделал прививку. Сказали, что, может быть… поздно. Что вы так смотрите… я ведь еще не кусаюсь. Р-р-р!.. Дайте руку… не могу сам встать…

Но Цецилия Сигизмундовна, взвизгнув не хуже собаки, сама вдруг словно взбесилась. Рысью-рысью через камни, тряся всеми своими опухолями и полушариями, полетела к пансиону, в ужасе оборачиваясь: не бежит ли он, лязгая зубами и свесив покрытый пеной язык, за ней? Нет, не бежит…

В пансионе (дикие люди!) к потрясающей новости отнеслись как-то равнодушно.

Хозяйка озабоченно повернулась к фонтану… Странно, как похож порой плеск воды на человеческий смех! Повернулась и сказала:

— Что вы говорите? Укушен? Но, может быть. Бог даст, он и не взбесится. Прививка, хоть и поздно, сделана… Ничего. Не надо терять надежды.

В диапазоне Цецилии Сигизмундовны внезапно открылись скрытые до сих пор от всех базарные ноты:

— Как?! Вы решаетесь подвергать своих жильцов такой опасности? Вы обязаны, вы должны, я требую… Велите его связать и отправьте на грузовике… в Геную! Он на меня рычал! Он меня укусит… Меня, синьора Сакелари!.. Вы по-ни-ма-е-те?!

Синьора холодно посмотрела на солнечные часы.

— У меня сердце не из антрацита, как у некоторых. Камерьере. принесите даме стакан воды. Такой прекрасный синьор, так давно у меня живет… Нет! Я вызову врача, пусть больной пока полежит в своей комнате. У нас еще есть время… В прошлом году с одним сапожником произошел такой же случай, и он взбесился только через шесть недель… Вы согласны, господа, подождать? — спросила она окруживших ее жильцов.

— О, конечно! Вы, Цецилия Сигизмундовна, были до сих пор так благосклонны к господину Шишмареву, и вдруг… связать. Кто бесчеловечен и боится только за свою шкуру, тот может…

Ух, как хлопнула дверь в столовой! С кинематографической быстротой в комнате Цецилии полетели в чемодан и в картонки тряпки, шляпки и туалетная дребедень. С кинематографической быстротой был подан и судорожно оплачен счет.

Через семь минут дама сидела уже в экипаже со своим свиным чемоданом: фрески на щеках и под глазами были в самом разрушительном состоянии, бюст дамы и кузов экипажа дрожали… Через десять минут и стука колес уже не было слышно.

* * *

Пожилой англичанин, живущий в соседней вилле, ничего понять не мог. Смотрел с балкона сквозь заросли глициний в бинокль и пожимал плечами.

В саду синьоры Сакелари вокруг вернувшегося с моря пансионера столпилось все население пансиона — жильцы, дети, хозяйка, повар, горничная и судомойка… Хлопали в ладоши, схватывались за бока и хохотали так оглушительно, что все голуби с крыши слетели. Стоявший в кругу пансионер тоже хохотал, но вдруг остановился, оскалил пасть, щелкнул зубами и зарычал:

— Р-р-р! Гав-гав-гав!..

Что такое? Взбесились