подхватила его смех. Головорезы, собравшиеся на пир посреди умирающего города, ржали так, словно соревновались, кого будет лучше слышно в общем гаме. Даже Чолик гоготал вместе с остальными, старательно разевая рот и глядя на Килу, как глядит на хозяина пёс в ожидании подачки. Не смеялись только Кат и Петер.

– О-о-ох! – Кила утёр пятернёй покрасневшее лицо, схватил бутылку и плеснул водки в стопку, щедро окропив скатерть. Кату наливать не стал: не то забыл, не то решил, что с него довольно. Донёс до рта, расплескав по дороге половину. Выпил. Помотал головой.

– Будет тебе всё, Дёма, – произнёс сдавлённо. – И обманки, и палица… И золотишка подкину в придачу. А то пр-ропадём ведь без тебя.

Хитро покосился на Ката:

– Будигост, сучара, небось, не дал больше ничего? А?

– Нет, – сказал Кат.

В ратушу он сходил первым делом, как только вернулся с Вельта на Китеж. И Будигоста там не нашёл. Ратуша вообще была пуста – только какой-то незнакомый стряпчий, маленький и скрюченный, возился в приёмной с бумагами, сидя прямо на полу среди вороха разорённых папок. Он-то и сказал, что градоначальника уже три дня никто не видел. Сбежал ли Будигост, или его убили на улице мародёры – неизвестно.

Однако Кила, похоже, ничего про это не знал. Видно, его всеведущая агентурная сеть, составленная из бродяжек и беспризорников, нынче работала со сбоями. Значит, дела действительно шли хреново – и у Килы, и у всего Китежа в целом.

– Не да-ал, – тянул Кила, силясь расстегнуть пьяными неповоротливыми пальцами нагрудный карман рубахи. – Не да-а-ал! А я – дам!

Он, наконец, справился с пуговицей, раздражённо дёрнул из кармана застрявшую записную книжку и, ухватив привязанный к корешку серебряный карандашик, черкнул несколько слов. Вырвал листок, накренившись при этом всей тушей.

Повернулся к Чолику.

– Ты это… тово! Ступай в оружейню. Принеси, что сын мой названый просит.

Чолик приоткрыл рот. Покосился на Ката.

Кила нахмурился.

– Оглох? – спросил он. – По-другому сказать?

Из-под стола зарычал Кощей – негромко, но жутко.

Чолик вскочил с места. Переломившись в поясе, бережно принял записку из пальцев Килы. Ещё раз зыркнув в сторону Ката, попятился из-за стола, допятился до двери, толкнул её задом и исчез.

Кила обвёл взглядом трапезную.

– Пей, сынки! – рявкнул он и так врезал кулаком по столешнице, что подпрыгнули тарелки.

«Сынки» зашумели.

– Здрав будь, атаман! – выкрикнул кто-то. – Лихо миру!

Прочие подхватили:

– Лихо миру! Лихо! Ли-хо! Ли-хо!!

Крики эти раздражали Ката: он всегда держался в стороне от ватаги, ни разу не ходил с людьми Килы на дело. Только добывал для них всякие диковины в других мирах, да изредка ещё, когда подпирала надобность, избавлялся от трупов. Но его здесь считали своим и не поняли бы, вздумай он отмолчаться. Так что Кат нехотя набрал воздуха и заревел вместе со всеми:

– Ли-и-ихо!

Петер втянул голову в плечи. Похоже, ему больше всего хотелось спрятаться – хотя бы даже и под стол. Бандиты же, наоравшись всласть, полезли друг к другу чокаться. Кто-то сунул Кату под нос полную чарку, кто-то хлопнул его по плечу. В чарке оказалась совершенно гиблая сивуха; Кат пригубил и украдкой вылил остаток на пол. Множество рук с зажатыми стопками тянулись к Киле: «Отче, не откажи! Со мной испей, отче!» Кила, осклабив золотые зубы, чокался со всеми невесть откуда взявшейся четвертной бутылью и периодически из неё отхлёбывал…

Кат вновь вернулся мыслями к Аде.

Он целый день думал о том, как нехорошо всё получилось утром.

Не стоило являться к ней вдвоём с Петером. Они просто заглянули на несколько минут: Петер постоянно кусал губы, бормотал под нос «надо спешить, надо спешить». Поначалу Кат вообще не собирался заходить в особняк, но дорога к загородному поместью Килы вела мимо парка. Вот и подумалось – полчаса, не дольше. Только повидаться. Может, в последний раз…

Зря.

Кат не смог решиться на известные вольности из-за того, что Петер был в доме (хотя Петер пил чай внизу, на кухне, пока они прощались в спальне). А вот Ада, кажется, ждала от Ката именно вольностей. Или, может, дело было вовсе не в вольностях, а в том, что ей хотелось побыть с ним только вдвоём. Или… Да какие там «или». Она просто смертельно боялась оставаться в этом проклятом особняке, в покинутом городе, в десятке вёрст от надвигающегося Разрыва.

В итоге, она всё-таки расплакалась – когда уже спустилась в зал. Не сумела сдержаться, уткнулась Кату в грудь, там, где самое сердце, и ревела минут пять без остановки. В голос, навзрыд, набирая порой воздуха, мотая головой и снова пряча лицо у него на груди. Промочила слезами плащ. А потом, затихнув, выпроводила обоих – и Ката, который всё искал, что сказать, но не мог найти ни слова, и испуганного Петера. Просто выставила их за порог. Молча.

Теперь Кат думал и думал об этом. Спохватившись, обрывал себя, потому что такие мысли делали его мягким, а сейчас мягкость была ему противопоказана. Но тут же, по кругу, возвращался мыслями к Аде и снова думал о ней, становясь всё мягче, и мягче, и мягче, совсем как кусок масла, забытый на подоконнике в солнечный день – истаявший, прогорклый, ни к чему не годный…

Что-то тяжёлое толкнулось в ногу. Кат