соображениями высокой морали и интересами общества, нередко становилась инструментом информационных войн между олигархическими кланами. Но так как число кланов было не равно единице, у общества была возможность получать информацию из многих источников, самостоятельно делать выводы о том, что происходит в стране. Когда все большая часть прессы оказывается под прямым или косвенным, но жестким контролем власти, еще один инструмент общественного контроля оказывается заблокированным.

Несколько лет назад в России существовали влиятельные предпринимательские организации, такие как Российский союз промышленников и предпринимателей. Их голос был слышен и учитывался в процессе выработки ключевых экономико-политических решений. Это приносило стране пользу, потому что предпринимательское сообщество объективно заинтересовано в повышении инвестиционной привлекательности России. Это увеличивает капитализацию компаний, расширяет возможности доступа к кредитным ресурсам. Крупные российские предприятия немало сделали для улучшения качества законодательства, экономической политики. Начиная с 2003 г. РСПП все больше превращался в декоративный орган.

Многие руководители региональных органов власти, находившиеся у рычагов управления на рубеже старого и нового веков, были, мягко говоря, не слишком компетентными и не безупречно порядочными (разумеется, это относится не ко всем). Тем не менее жители регионов на собственном опыте все в большей степени начинали понимать, что когда они избирают губернатора, то определяют не кто будет ходоком в Москву, способным громче всех крикнуть о местных проблемах, а от кого будет зависеть их ежедневная жизнь: качество образования детей, лечения родителей, теплоснабжения городов, вывоз мусора. Это понимание приходит только с опытом. В развитых демократиях на то, чтобы оно сформировалось, потребовались десятилетия. Тем не менее развитие событий в конце 1990-х – начале 2000-х гг. шло в этом направлении. Решение о назначении губернаторов, принятое в 2004 г., вновь перекладывает на Москву ответственность за текущие региональные проблемы, позволяет местным органам власти, региональным элитам кивать на центр, объяснять, что для решения острых местных проблем сделать они ничего не могут.

Такие решения, как отмена выборов по одномандатным округам, дававших возможность политически ярким фигурам иметь если не влияние, то хотя бы голос при обсуждении государственных проблем, или введение семипроцентного барьера, ограничивающее возможности многих политических сил, отражающих взгляды миллионов российских граждан, быть представленными в парламенте (мера необычная для развитых, устойчивых демократий), – шаги, каждый из которых не является фатальным, а лишь создает риски для функционирования российской демократии. Однако вместе они обозначают путь к созданию системы, которую можно назвать закрытой (управляемой) демократией или мягким авторитаризмом. Разумеется, система организации власти имеет мало общего с жестким тоталитарным режимом Советского Союза, но тем не менее слабости и элементы неустойчивости, характерные для авторитаризма, в ней начинают проявляться.

Такие политические конструкции стабильны до тех пор, пока не столкнулись с кризисом, в первую очередь экономическим, требующим не просто молчаливой покорности, а поддержки общества. Здесь-то и выясняется, что получить от него такую поддержку им сложно. Это резко ограничивает возможности маневра именно тогда, когда он больше всего нужен и властям, и стране. Советское руководство второй половины 1980-х гг. убедилось в этом на своем опыте.

К сожалению, не оно одно дорого заплатило за столь горький урок.

Свертывание элементов демократии и реального федерализма сказывается на динамике межнациональных отношений. Назвать государственный строй многих российских национальных республик в конце 1990-х – начале 2000-х гг. демократическим, язык не поворачивается. Тем не менее это были власти, сформированные местными элитами, способные контролировать межнациональные отношения в республиках, влиятельные для местного общества. Попытки заменить их назначенными из Москвы марионетками иногда приводят к тому, что формальные государственные органы республики перестают чем-либо управлять. Реальный процесс принятия решений идет мимо них. Там же, где у власти остаются представители влиятельной местной элиты, они легко могут переложить ответственность за возникающие проблемы на поддержавшую их Москву. Факт назначения президентов автономных республик федеральным центром дает сильные козыри в руки националистам, позволяет им легко доказывать, что Москва воспринимает жителей автономий не как полноправных граждан страны, а как покоренных подданных. Лучший подарок сепаратистам придумать трудно.

В области экономической политики российские органы власти извлекли уроки из того, что произошло с советской экономикой. Это видно по ответственной бюджетной и денежной политике, которая проводилась в 2000–2004 гг. на фоне высоких цен на нефть и связанных с ними высоких, но неустойчивых бюджетных доходов. Бюджетная политика была консервативной, обеспечивала значительные профициты бюджета, позволившие сократить внешний долг, оставшийся в наследство от Советского Союза, снизить расходы на его обслуживание. Создав стабилизационный фонд, сформированный по четко определенным правилам, российское правительство и российский парламент проявили политическую ответственность, продемонстрировали необычную для отечественной истории способность извлекать уроки из ошибок предшественников.

В 2000–2004 гг. российский бюджет мог бы без серьезных издержек и крупных дисбалансов функционировать при средних долгосрочных ценах на нефть, сохранять устойчивость даже при аномально низких ценах, характерных для периодов 1986–1990, 1998–1999 гг. Долго удерживать такую ответственную финансовую линию сложно. Об этом свидетельствует богатый мировой опыт.

На фоне аномально высоких цен на нефть рассуждения о том, как неразумна политика нынешних российских властей, накапливающих стабилизационный фонд, вложенный в ценные бумаги стран, валюты которых рассматриваются как резервные, – непременный элемент экономико-политического ландшафта. Только ленивый российский политик не участвует в соревновании, суть которого – выдвижение популярных и экзотических идей, связанных с использованием накопленных в стабилизационном фонде ресурсов. Однако если сопоставить размеры российского стабилизационного фонда, который на 1 января 2006 г. составлял лишь 5,7 % ВВП, с государственным нефтяным фондом Норвегии, вынужденной, как и Россия, решать проблему “нефтяного проклятия” (там он составлял на 1 октября 2005 г. 70,1 % ВВП), то очевидно, что представление об аномальных размерах средств стабилизационного фонда нашей страны несколько преувеличено. Не менее популярная тема – избыточность золотовалютных резервов страны (на 1 января 2006 года – 24,2 % ВВП). Рассуждения о том, что только враги Родины способны в таких масштабах накапливать иностранные активы, – расхожий товар на современном экономико-политическом рынке. Между тем в Китае, экономическая политика которого на протяжении последних 15 лет столь часто приводилась в качестве образца для подражания российским органам власти, валютные резервы на начало 2006 г. составляли 36,3 % ВВП[700].

С 2005 г. стало ясно, что способность правительства продолжать политику, позволяющую минимизировать риски финансового и валютного кризиса, с которым может столкнуться страна при падении цен на нефть, все более ограниченна. Как было отмечено в главе 3, объяснить обществу, что государство не может выделить денег на ту или иную реальную потребность, потому что их нет, можно. Рассказать, что этого нельзя сделать, когда деньги есть, и объяснить, что экономика страны может оказаться слишком зависимой от непредсказуемых факторов, а это может обернуться тяжелым экономическим кризисом, за