за основу анализа? Я думаю, что в такой пьесе, как «Немцы», надо исходить по крайней мере из двух элементов: из текста и определенного общего знания предмета (в данном случае положения немецкого общества в период гитлеризма).

В немецкой прессе подчеркивалось, что образ Рут, при всей индивидуальности и внутренней сложности, умещается в границах типологии этого общества. Рут относится к менее известной части немецкой молодежи, которая сумела устоять перед гитлеровской дрессировкой, но не всегда могла достигнуть политического антифашистского сознания. Именно среди этой молодежи случались факты индивидуального героизма в ситуациях, в которых не оправдывали себя другие, «более трезвые» или более оппортунистические элементы терроризируемого общества.

Рут, как дочь своего отца, естественно, унаследовала от него определенные внутренние качества, скажем, определенный эстетический гуманизм и культуру чувств. Именно это позволило ей противостоять губительным антигуманистическим влияниям нацистской дрессировки. Однако невозможно представить, что ее не коснулось гитлеровское воспитание, что она не впитала ни одного из его «философских» принципов, таких, как культ воли, власти и преклонение перед «сильной личностью». Личность Рут — это результат двух противоположных воздействий. И именно такого рода личности среди бессильного, как труп, общества третьего рейха имели больше всего данных, чтобы отваживаться в определенных обстоятельствах на акты действенного протеста, на неожиданные вспышки активности, на индивидуальные выступления против окружающей действительности. (Естественно, это не активность подлинных антифашистов, опирающаяся на политическое сознание, — Рут относится не к ним, а к той огромной «части» общества, создать картину которого я и хотел в «Немцах».)

Как это выглядит в тексте пьесы?

«Я хочу жить, отвечая только за себя» — в этом высказывании Рут трудно усмотреть исключительно отголоски ницшеанства, освобожденной «морали господ» и эгоистического преклонения перед собственной силой, ибо в то же время (сцена во Франции) выразительно звучит беспокойство в ее словах: «Вы в самом деле думаете, что нас не любят?» — и так энергичен ее протест в этом: «Я никому не сделала и не делаю зла». Нет, упорство, с каким Рут подчеркивает своеобразие своего поведения и свою самостоятельность в поступках, — это, может быть, не совсем сознательный, но твердый отход от господствующей вокруг традиции гитлеровской Volksgemeinschaft, от слепого послушания, пассивности и трусости окружения. От этого уже, пожалуй, прямой путь, при наличии характера и личного мужества, к активному выступлению против семьи (и чего-то более грозного за ее пределами) в вопросе помощи Петерсу — даже если она (еще?) не понимает его роли и смысла его политической борьбы.

А как быть с тирадой о «яркой жизни»? В связи с этим следует помнить, что Рут — это образ, показанный в драматическом развитии, критическим пунктом которого служит именно французский эпизод. «Я хочу это видеть… Должна это видеть», — говорит она майору, узнав об уничтожении заложников. Это потребность посмотреть в глаза правде гитлеровской оккупации, потребность воочию убедиться, почему же в Европе «нас не любят» — не какая-то дешевая извращенность, а ощущение наступающего жизненного поворота. И если до сих пор Рут с поистине биологической убежденностью неоднократно пользовалась своей фразой о «яркой жизни», то на следующий день после дорожного эпизода она в беседе с отцом еще раз бросает эту фразу, но уже как бы в кавычках, с чувством нового, страшного значения этих двух слов; именно так, как это сделала с изумительной интуицией и подлинным актерским мастерством Ирена Эйхлерувна{19}.

Нет, Рут не спасает Петерса — как этого хочет один из польских критиков — «для полноты впечатлений». Серьезный анализ текста уберег бы от такого рода легкомысленной интерпретации. Вместе с тем я согласен с тем же критиком, когда он констатирует правильность авторской интуиции, которая «не позволила спасти Рут». Действительно, «на эту девушку упала тень близкого конца ее класса». Ибо глубокое значение конца буржуазии не только в том, что она умирает в пароксизмах преступлений и страшнейшей жестокости в отношении народных масс, а и в том, что она безжалостно губит все лучшее, самых ценных личностей в собственном классе, в собственной среде. Гитлеровская Германия дает немало тому примеров — одного из них не могло не быть и в «Немцах».

МАКСИМ ГОРЬКИЙ{20}

Большие переломы в литературе, как и сама литература, это не изолированные, автономные явления; они сопутствуют значительно более широким, охватывающим все области жизни историческим переворотам и переменам в общественных отношениях.

Максим Горький относится к тем немногим в истории мировой литературы писателям, творчество которых имеет подлинно переломное значение. В развитии художественной литературы он является выразителем того гигантского общественного и духовного переворота, осуществление которого стало исторической задачей рабочего класса, вооруженного революционной идеологией, марксистско-ленинской наукой.

Само понятие перелома предполагает, образно выражаясь, и понятие моста, смело переброшенного над пропастью, понятие определенного «рубежа». Какое-то решительное «нет» и какое-то страстное «да», нераздельные одно от другого. Свой «рубеж» сам Максим Горький охарактеризовал как эпоху, глубоко, необыкновенно и всесторонне драматичную, эпоху интенсивного драматизма процессов уничтожения и созидания. Будучи переведенными на язык четко политический, эти слова становятся характеристикой эпохи империалистических войн и пролетарских революций.

В годы, когда Горький начинал свою творческую жизнь, огромная царская империя была наиболее гнилым звеном мира, в ней господствовали самые пагубные силы империализма. В годы, когда он писал последние свои произведения, на этой огромной территории существовало, строилось, обретало непреодолимую силу первое государство рабочих и крестьян, Союз Советских Социалистических Республик.

Горький принадлежал к числу тех, кто уничтожал старое, чтобы иметь возможность строить новое. Его ненависть к царизму была старшей родной сестрой его горячей любви к советскому строю. Как нельзя отделить день от ночи, так в творчестве Горького нельзя отделить страстную критику буржуазного общества с его волчьей моралью от столь же страстного утверждения сил, заключенных в рабочем классе, в простом народе, сил, способных перестроить жизнь, вернуть все ценности Человеку с большой буквы.

Начав в 1892 году свою писательскую деятельность, Горький застал в литературе своей страны, как, впрочем, и за ее пределами, наряду со всякими ущербными «измами» ценное направление критического реализма, в русской литературе представленное такими выдающимися писателями, как Лев Толстой, Чехов, Короленко. Острота ви́дения общественного зла и глубина сочувствия его жертвам, отличавшие этих мастеров, рождали произведения, которые сыграли важную роль в пробуждении отвращения и ненависти к буржуазным формам жизни; их произведения как сегодня, так и всегда будут ценнейшими драгоценностями в сокровищнице прогрессивной литературы.

Но литература критического реализма была в какой-то мере односторонней. Клеймя существующее зло, она не замечала, во всяком случае не замечала с достаточной ясностью, общественных сил, способных уничтожить это зло, перестроить формы общественной жизни, сделать их лучшими,