– Сейчас, наверное, градусов сорок, а такое чувство, что мы разбили лагерь в Арктике без палатки,– беззлобно замечает Грег, и Джим хмыкает в знак согласия.

Все обогреватели и топливо перенесены в гостиную. Холодильники отключены.

Еды нет совсем.

Джим уже набросал план на ночь: Лиам заступит на первую смену, потом Джим, потом Грег, потом Пит. Дженни хоть и стало лучше, но ей надо отдыхать, ведь завтра важный день – самый важный,– поэтому она не несет вахту.

Джим распорядился, чтобы ни при каких обстоятельствах они все не засыпали в одно и то же время. Кто-нибудь будет наблюдать. Слушать. Каждый час проверять парня, внимать любым странным звукам, доносящимся сверху или снаружи. Или из подвала.

Никому нельзя уходить на разведку, не разбудив Джима или Лиама.

Никому нельзя выходить на улицу в одиночку.

Лиам сидит в углу и раскладывает карты. Он прислушивается к храпу и тяжелому дыханию остальных, удивляясь, что кто-то вообще может спать. Трижды он вставал с намерением проверить, как там Генри, поговорить с Генри, узнать больше об этом существе, выяснить все, что только можно.

Три раза он садился обратно и брал в руки колоду карт.

«Пока нет,– думает он.– Может, позже».

Он не понимает своего нежелания, страха снова увидеть парня, просто поговорить с ним. Глубоко спрятанная часть его хочет спасти Генри, убедиться, что он пройдет через это, что он выживет. Другая часть жаждет безразличия, черствости человека, который потерял все и ни о ком не заботится. Человека, которого он так искусно изображал.

Когда он заканчивает третью партию в пасьянс (в прошлый раз он жульничал только один раз), то с тоской думает о сыне, гадает, как бы он сейчас выглядел, спустя столько лет. Мозг приказывает ему обрубить эти мысли, но он тасует колоду и игнорирует приказ, позволяя воображению показывать образы его вместе с сыном, в далекой жизни, в реальности, которой никогда не будет.

* * *

Наверху дела обстоят не лучше.

Зубы Генри стучат под одеялами; обогреватель, подтащенный на расстояние нескольких дюймов к его койке, извергает в его тело застоявшееся тепло, такой же эффективный, как старый вентилятор против сильного ветра. Маленькая машина не может сравниться с потоком холодного ночного воздуха, проникающего сквозь разбитое окно и скользящего по полу, по ножкам кровати, он ползет по телу Генри, прижимается к нему, как ледяной призрак, чтобы съесть заживо хрустальными зубами.

Что еще хуже, этот ледяной призрак – единственная компания Генри, одиночество и скука стали такими же изнуряющими, как холод. Если не считать беглого визита Лиама, который убедился, что пропавшая доска не позволила Генри совершить героический побег, он лежал тут один и больше никого не видел.

В порыве отчаяния Генри подбегает к окну, засовывает тонкую подушку в разбитое стекло, затем запрыгивает обратно на койку, натягивая на себя три одеяла, чтобы укрыться с головы до ног. В отсутствии такого количества набегающего ветра, обогреватель, кажется, начал справляться, позволяя телу и разуму Генри медленно расслабиться.

Когда он впадает в беспамятство, голодный и усталый, с пересохшим ртом, сжатым желудком и спазмами кишечника, он молится своему умершему отцу.

– Помоги мне, пожалуйста. Помоги мне, пожалуйста,– повторяет он снова и снова.

Вскоре он засыпает, молитвы прекращаются, и ему ничего не снится.

2

Генри не видит снов, но он чувствует.

Чувствует малыша и мать.

Малыш: ждущий, тревожный, напуганный.

Мать: ранена, зла. Жестока.

Близко.

Генри, вставай. Нам надо поговорить.

Генри дергается и тянется. К матери, к малышу. Ища комфорта, ища убежища.

Вставай, сынок.

Его мысли обращаются к людям внизу. Они спят, кому-то снятся сны, кому-то нет. Только Лиам не спит.

Я не позволю им ранить тебя, Генри.

Генри морщит лоб. Он стонет, и его глаза открываются. Медленно откидывает одеяло, закрывающее лицо. Глаза цвета серебряной монетки смотрят на него сверху вниз. Темная тень, воспоминание об отце, стоит над его кроватью.

– Папочка,– говорит он, и темная фигура улыбается. Серебристые глаза сверкают. Генри садится, и тень отступает назад.

Я здесь. И я хочу помочь тебе.

– Ты не можешь помочь. Ты даже не настоящий,– вздыхает Генри в темноте.– Я сумасшедший. Мне место в сумасшедшем доме.

Его отец усмехается, и Генри видит, как в холодном воздухе застывает его дыхание, а это значит, что в комнате почти мороз. Мальчик не скидывает одеяла.

Я настоящий, сынок. Я живу внутри тебя, но иногда могу выйти наружу. Ты знаешь, ты видел. Может, я еще смогу тебе помочь. Возможно, есть способ.

– Где мама? – спрашивает Генри, снова натягивая одеяло на лицо, холод покусывает внутреннюю сторону его ноздрей, губ и ушей.

Ну, знаешь… Ждет. Тебя. И меня. Послушай, сынок, ты устал. Поспи немного. Завтра важный день. А я должен кое-что сделать. Но мне нужен небольшой толчок, как в те разы, когда я качал тебя на качелях, помнишь? Не мог бы ты немного подтолкнуть своего старика, Генри? Чуть помочь?

Генри в последний раз опускает одеяло, изучает темную фигуру, которую видел так много раз после аварии. Того, кто отвечает за все эти его возможности, за его дар. За то, что Генри может видеть. За цвета. За все, что с ним случилось.

– Ты вернешься? – спрашивает он, и маленькая ручка выскальзывает из-под одеяла, тянется вперед.

Твердая, прохладная рука сжимает его, и Генри ахает и крепко зажмуривается.

Он представляет себе то, что было раньше. Как держал своего отца за руку, как поднимался в воздух. Смех. Любовь. Походы в парк, в переполненный торговый центр, по оживленному тротуару на первый школьный день. Поцелуи. Объятия. Тепло. Любовь.

– Я скучаю по тебе,– говорит он.

Как я уже сказал, мне нужно кое-что сделать. Скоро увидимся. Меня просто нужно немного подтолкнуть, малыш.

Рука исчезла, прохладное прикосновение стерлось, как ошибка на классной доске. Генри сует руку обратно под одеяло, сворачивает ее и прижимает к груди. В животе урчит, но он не обращает на это внимания. Он хочет снова уснуть, забыть, где находится, что происходит и что, вероятно, будет завтра.

Он почти уверен, что умрет, и ему ужасно хочется попрощаться с Дэйвом и Мэри. Сказать им, что он их любит. Сказать им, что ему страшно, что он очень по ним скучает.

Он начинает снова погружаться в сон, в счастливые воспоминания, ведь вполне вероятно, это его последний сон, последняя возможность увидеть сны.

Но перед этим он собирает все, что осталось от его сил, и толкает.