Шрифт:
Закладка:
Правильное и однообразное хождение за Ипполитушкою вскоре наскучило Аксинье, и она однажды ему предложила прогуляться в другую школу, то есть к Юлии Карловне.
Первый визит ему не совсем понравился, хотя его и потчевали леденцами, но зато второй визит пришелся как раз по нем. Юлия Карловна, чтобы свободнее поговорить с Аксиньей, отвела его к своим девицам и строго наказала им, чтобы гость не соскучился. Аксинья насилу могла его вытащить оттуда, так ему понравились девицы,— так понравились, что он начал из школы бегать к прекрасным сиренам. Сирены вскоре начали просить у него денег за доставляемые ему радости. «Денег? А где их взять, этих проклятых денег?» — так думал он.— «Хоть бы маменька скорее умирала, авось-либо не легче ли бы мне было»,— так продолжал он думать.
Пока Ипполитушка забавлялся с девицами, Юлия Карловна, угощая цикорием простодушную Аксинью, узнала от нее все, что ей нужно было знать насчет Лизы. Узнала даже и губернию, и уезд, и село как зовут, и, узнавши все это, сообщила своему знакомому писарю из главного штаба, который уже готовился держать экзамен на аудитора.
Будущий аудитор, узнавши такие секреты про свою милую Лизу, чуть с ума не сошел. Это просто слепая богиня фортуна! — как он выразился в восторге.
На женитьбу, однакож, Юлия Карловна не иначе соглашалась, как только с уступкою половины приданого, которое он со временем получит за Лизою.
Писарь, разумеется, на все согласился беспрекословно.
В заключение она научила его написать просьбу на имя оберполицеймейстера, и они расстались.
Теперь оставалось уверить Лизу, что Аксинья баба дура и что она все наврала, что она действительно Акулька, а не Лиза и не барышня, а настоящая крепостная девка и что ей теперь предстоит такая карьера, что она, если не глупа будет, со временем может быть и высокоблагородной.
— Что ж, согласна ты, Ли... Акулька? — спросила она ее.
— Согласна, хоть за трубочиста согласна, только не держите меня в этом омуте.
— Вот уже и омуте. Дом как дом,— не узнала еще, что впереди будет.
— Хуже не будет.
— Вот тебе и благодарность. Ах ты, негодная! Вишь, отъелася чужого хлеба... потаскушка! Деревенщина!..
И они чуть-чуть не подралися.
Наругавшись досыта, они, наконец, помирилися, и любезно выпивши по чашке кофе, Юлия Карловна наскоро оделася и вышла со двора, а счастливая невеста, оставшись одна, горько зарыдала. Юлия Карловна с доброй весточкой отправилась прямо к Марье Федоровне и застала ее в самом счастливом расположении духа: она получила из деревни порядочную пачку ассигнаций с известием, что слепой барич упал в канаву или в какую-то яму и сломал себе ногу.
После первых лобызаний приятельницы уселись на диване, и Юлия Карловна, немного помолчав, сказала:
— Ну, матушка Марья Федоровна, насилу-то я ее уломала,— вишь ты, за писаря, говорит, не хочу, подавай ей чиновника.
— Ах она, мужичка! — проворчала Марья Федоровна,— вишь, чего захотела, чиновника! А как возьму в деревню да отдам за пастуха на скотный двор!
— Да то ли еще она толкует, говорит, что она не крепостная девка, а благородная.
Марья Федоровна изменилась в лице.
— Ну, да я ей показала, какая она благородная. Просто-запросто по щекам да заставила молчать.
— И прекрасно,— проговорила Марья Федоровна.
— Да вот еще что: жених-то артачится. Меньше, говорит, тысячи рублей не возьму.
— Ах он, писаришка! Тысячу рублей за крепостной девкой! Да где это видано?
— Да, видишь ты, она и ему натолковала, что она не простая, а благородная.
Марья Федоровна опять смешалась и, подумавши немного, сказала:
— Не возьмет ли он хоть половину?
— Я уже ему семьсот давала, и слушать не хочет.
— Не знаю, как и быть,— проговорила, как бы сама с собой, Марья Федоровна.
— Да как быть? Давайте тысячу, да и концы в воду.
— Хорошо, я согласна, только после свадьбы.
— А он просит теперь же, а без денег и в церковь не идет. А с деньгами хоть сейчас под венец.
— Ну, черт его возьми, отдайте ему деньги, а я вам после возвращу.
— Да у меня и рубля за душою нет.
— Как же нам быть, разве последние отдать? Да с чем же я сама-то останусь? Ну, дьявол с ним, скорее бы только разделаться. Зайдите ко мне завтра, Юлия Карловна,— прибавила она, как бы опомнившись.
— Хорошо, зайду. Только завтра непременно, потому что в воскресенье можно будет и под венец, а сегодня, знаете, четверг, нужно поторопиться.
— Так знаете что, зайдите ко мне через час. Или подождите, я посмотрю, не найдется ли у меня дома.— И она ушла в другую комнату.
Вскоре раздался звук замка, и Юлия Карловна улыбнулась. Через несколько минут вышла Марья Федоровна с пачкою ассигнаций в руках.
— Как раз столько, сколько нужно,— говорила она, отдавая ассигнации Юлии Карловне.
Та бережно взяла деньги и, внимательно пересчитавши, положила в свой грязный мешок.
— Теперь милости просим на свадьбу, приходите хоть в церковь.
— В церковь зайду.
— Приходите. У Знаменья будут венчаться, в четыре часа после обеда.
— Хорошо, непременно зайду.
И они расстались. Юлия Карловна, спускаясь с лестницы, прошептала:
— Знает кошка, чье мясо съела.
А Марья Федоровна, оставшись одна, свободно вздохнула и тоже прошептала:
— Ну, слава богу, отделалась!
Отделалась, да не совсем, можно было бы прибавить.
Долго ходила она по комнате, заложа руки за спину, как настоящая львица. Потом вдруг остановилась посередине комнаты и со всего размаху хлопнула рукой себя по лбу и вскрикнула:
— Ах я, дура! Аксинья! А, Аксинья!
Вбежала испуганная Аксинья.
— Что ты, дура, глаза-то вытаращила? Беги, вороти скорее Юлию Карловну! — Аксинья выбежала.
— Тысячу рублей! Ах я, дура, дура (разговаривала сама с собой Марья Федоровна)... тысячу рублей! Без расписки, безо всего! И кому же? Какой-нибудь — фи! стыдно и выговорить. Да что это со мною сталося? Нет, она меня непременно околдовала. Ну что, если она отопрется? А отопрется, это я наверное знаю. Ну да черт с ними и с деньгами, пускай их куда хочет девает, лишь бы мне эту потаскушку
