Шрифт:
Закладка:
В кабинете Меира Яари, в кибуце Мерхавия, она сидела напротив него, и из уст ее вырвался крик: “Нет!”
Так девушкой, в середине тридцатых годов, по прибытию в кибуц, кричала она на него. Тогда она была среди молодых беженок, первых ласточек с земель еврейской Катастрофы в Германии, которых вызвали на встречу с главами Движения “Ашомер Ацаир” (Молодых Стражей) Меиром Яари и Яковом Хазаном. Встреча отпечаталась в ее неспокойной памяти. Переезд или перелет молодых ласточек из Германии в страну Израиля был быстрым, но не столь легким, как полет ласточек в небе. Все еще звучали в их ушах звуки барабанов и беспощадно били по ним, подобно камням, крики: смерть евреям! Выросшая, в ассимилированной семье, она ничего не знала об иудаизме и о том, за что ее преследуют и хотят убить. Нацисты, орущие на улицах, заставили ее начать интересоваться иудаизмом. С тех пор эта тема стала корнем ее души, как нечто пылающее и обжигающее, что следует познать, чтобы существовать. Это обернулась тяжкой душевной проблемой. Марксизм ее мало интересовал, желание исправить мир не притягивало. Более всего ее мучил вопрос: что это такое – быть евреем? Что за загадка скрыта в еврейском существовании, из-за которого ее преследуют, как собаку.
До мельчайших деталей она помнила ту встречу с двумя руководителями Движения кибуцев. Яков Хазан был высоким блондином, с прямой спиной и приятным лицом, который пленял девичьи сердца. Но ее больше тянуло к Меиру Яари, который понравился ей с первого взгляда. Он был тем евреем, которого она искала, невысоким, черноглазым брюнетом с густыми черными бровями. Спина его была согнута, словно тысячи лет еврейской диаспоры сгибали её ношей, которую невозможно сбросить. Она чувствовала, что любое еврейское дело близко его сердцу. Она была уверена, что именно он откроет ей ворота в еврейский мир.
Но оказалось, что этот человек, выросший в религиозной хасидской семье, который мог ей помочь, не захотел этого сделать, а наоборот, пытался втянуть в мир антирелигиозный, социалистический. Уже на первой встрече они столкнулись, но не в открытую. Интересно, как это происходит в жизни. Все девушки как бы принадлежали Якову Хазану, и только она одна – Меиру Яари. Начиная с ней беседу, он спросил о кибуце и том, сумела ли она там прижиться. Она пожала плечами. Он спросил, чего она желает. Сказала: учиться быть еврейкой. Он сказал: ты сейчас израильтянка. И она крикнула: “Нет!”
Чувство стыда охватило ее после этой беседы. Как Меир Яари понял ее крик? Что она не хочет быть израильтянкой и не хочет быть в кибуце? Она тосковала по отчему дому в Германии, и кибуц показался ей скучным и уродливым. Показали всей юной компании репатрианток бедуина в долине и сказали: это, примерно, праотец наш Авраам. Учили их Священному Писанию по “варианту Сегала”, в котором вычеркнули Бога, и первая Книга Торы начиналась словами: “Вначале были созданы небо и земля”. Очень много учили о марксизме и совсем мало – об иудаизме. Кибуц ей виделся, как продолжение ассимиляции в отчем доме. Именно, об этом она хотела сказать Меиру Яари, но только крикнула: Нет!
Теперь же все это приняло четкое очертание, и – никакой спонтанности. Она знает, что такое Катастрофа, она будет искать святость, и это необходимое условие поиска своих корней в еврейском государстве. Из-за квадратных очков глубокий, полный боли, взгляд следил за ней. И в нем читалось: “ эта репатриантка потеряна для кибуца и заблудилась в своей жизни”.
Никто не может сравниться с Халедом в умении выращивать овец, и ей легко пасти их вместе с ним.
Халед из бедной бедуинской семьи, живущей в долине Бейт-Шеан, был “усыновлен” членами кибуца Бейт Альфа. Арабы убили его отца за тесные связи с евреями. За оплату, он помогал им покупать земли в долине и в других местах страны, владельцы которых проживали в Сирии. Шестеро сирот были распределены по разным кибуцам в Издреельской долине и в долине Бейт-Шеан, и так темнокожий мальчик, отличный от всех окружающих, очутился в кибуце Бейт Альфа.
Он успешно прижился и быстро усвоил правила детского дома, прошел весь курс учебы детей его возраста, и выглядел, как уроженец кибуца. Говорил на иврите, как настоящий сабра, пользуясь, как и они, польскими словечками вперемежку с ивритом.
Братья его оставили кибуцы и жили с матерью одной большой семьей. Только Халед предпочел остаться. Он не хотел носить традиционную бедуинскую хламиду и чалму и, не дай бог выглядеть, как араб. Ему очень нравился рабочий синий комбинезон, и то, что его принимали за еврея.
Каждое утро дети приходили в овчарню с кувшинами – просить молоко для своих козлят, и только из рук “еврея”
Халеда. Ни за что не хотели, чтобы парень из кибуца Эйн-Шемер, “араб” из Вади Ара, наливал в их кувшины молоко.
Халед по-хозяйски расхаживает по кибуцу, а в овчарне берет на себя всю тяжелую работу. Наоми не носит пакеты скошенного сена и вообще ничего тяжелого.
Только он принимает рождающихся козлят. Халед балует ее царскими блюдами. Козленок с искалеченной ножкой ест вместе с ней. С заходом солнца, сразу же после дойки овец и коз, Халед, как мастер своего дела, гонит животных на вершину горы Гильбоа. Она за ним петляет по тропам между скалами и утесами, между дикими травами и кустами, и запах сырости влажной черной земли проникают ей в душу. Катышки роняют по дороге овцы и козы. Внезапные резкие порывы ветра поднимают прах “лысой” горы. Отара, безразличная к пыльной буре, идет себе под присмотром обоих. Подъем по крутым склонам Гильбоа пленит душу и воспламеняет воображение. До самого горизонта раскинуто зеленое море высокоствольных деревьев. Цитрусовые сады, оливки, орешники, верхушки декоративных деревьев раскачиваются волнами под ветром, над красными крышами домов кибуца, с каждым шагом уменьшающихся на глазах. Травы, цветы и щебетание птиц успокаивают боль в ступнях от осколков скалистых троп. Халед, бедуинский пастух от рождения, кличет одну лишь овцу, и вся отара поворачивается за ним.
В летние дни, пылающие жаром, когда все растения на Гильбоа иссушены, Халед и Наоми ведут отару по равнине, около бассейнов с рыбой, по пространству, где жили бедуины до начала пятидесятых годов. Они были
