Шрифт:
Закладка:
Но Юрий Владимирович сам не просился послать его на войну, в подполье или партизаны, как настойчиво просились многие работники старше его по возрасту. Больше того, он часто жаловался на больные почки. И вообще на слабое здоровье. Был у него и еще один довод для отказа отправить его в подполье или в партизанский отряд: в Беломорске у него жила жена, она только что родила ребенка. А его первая жена, жившая в Ярославле, забрасывала нас письмами с жалобой на то, что он мало помогает их детям, что они голодают и ходят без обуви, оборвались (и мы заставили Юрия Владимировича помогать своим детям от первой жены). […] Все это, вместе взятое, не давало мне морального права применить высшую силу, высшее право послать Ю. В. Андропова в партизаны, руководствуясь партийной дисциплиной. Как-то неудобно было сказать: «Не хочешь ли повоевать?». Человек прячется за свою номенклатурную бронь, за свою болезнь, за жену и ребенка.
Нелестные слова об Андропове Куприянов написал после нескольких лет пребывания в тюрьме в связи с так называемым «Ленинградским делом» 1948 года, причем арестовали Куприянова отчасти из-за Андропова. Вот что он вспоминает:
В июле 1949 года, когда руководящие работники Ленинграда были уже арестованы, Маленков начал присылать к нам в Петрозаводск комиссию за комиссией, чтобы подбирать материал для ареста меня и других товарищей, ранее работавших в Ленинграде. Нас обвиняли в следующем: мы, работники ЦК КП […] политически близорукие люди, носимся с подпольщиками и превозносим их работу, просим наградить их орденами. А на самом деле каждого из тех, кто работал в тылу врага, надо тщательно проверять и ни в коем случае не допускать на руководящую работу. Кое-кого и арестовать! Я сказал, что у меня нет никаких оснований не доверять людям, что все они честные и преданные партии, что свою преданность родине они доказали на деле, работая в тяжелых условиях, рискуя жизнью.
Весь этот разговор происходил в ЦК партии Карелии, присутствовали все секретари. Я сказал, ища поддержки у своих товарищей, что вот Юрий Владимирович Андропов, мой первый заместитель, хорошо знает всех этих людей, так как принимал участие в подборе, обучении и отправке их в тыл врага, когда работал первым секретарем ЦК комсомола, и может подтвердить правоту моих слов. И вот, к моему великому изумлению, Юрий Владимирович встал и заявил: «Никакого участия в организации подпольной работы я не принимал. Ничего о работе подпольщиков не знаю. И ни за кого из работавших в подполье ручаться не могу».
[…] Спорить было бесполезно. Андропов, как умный человек, видел, куда клонится дело, и поспешил отмежеваться. А ведь до этого в течение десяти лет у нас не было с ним разногласий ни по одному вопросу.
У советских коммунистов было две морали. Одна для партийной и советской элиты, другая — для всех остальных. Рядового члена партии за поступки во время войны, подобные андроповским, исключили бы из партии и посадили. Но Куприянов, зная Андропову цену, тем не менее повысил его до своего первого зама, за что в итоге и получил сполна: 25 лет тюрьмы. Во внимание не были приняты ни пять правительственных наград Куприянова, ни активное участие в борьбе с немецкими оккупантами. Куприянов вспоминает:
В 1950 году, после моего ареста, некоторые из подпольщиков были арестованы, некоторые сняты с работы по инициативе Ю. В. Андропова. Их всех огульно подозревали. Андропов очень быстро приспособился к обстановке, получил большое доверие Маленкова, Берии и Ко. Именно «за решительное выкорчевывание куприяновщины, ликвидацию вредительской деятельности Куприянова и разоблачение приверженцев Куприянова» Андропов, спустя год после моего ареста, пошел на повышение, добрался до большой власти.
Примерно о том же писал Семичастный:
Во времена Берии и Маленкова, когда старость начала брать верх даже над таким человеком, как Сталин, разгорелась страшная борьба за власть и вылилась в «ленинградское дело». В этом кровавом деле сыграл свою роль и Юрий Андропов.
[…] Как-то встал вопрос по Андропову, по поводу его «работы» в Карелии, когда «ленинградское дело» началось и «ленинградцев» в Карелии всех арестовали […] Как председатель КГБ я дал команду все выяснить. И вскоре мне стало известно, что Куприянов, бывший первый секретарь Карельского обкома партии (которому 10 лет дали, и он их отсидел), дал показания по поводу того, что обращался и к Хрущеву, и к Брежневу, и в КПК, что это дело рук Андропова. Куприянов написал две тетрадки — целое досье на Андропова, которое потом попало в распоряжение Брежнева. […] Две «тяжелые карельские тетради» Куприянова об излишнем усердии Андропова в так называемом «ленинградском деле»[251].
21 июня 1951 года Андропова перевели на работу в аппарат ЦК КПСС в качестве инспектора, контролировавшего работу партийных организаций прибалтийских республик. Начиналось его восхождение к вершине власти в партии и стране.
Оказавшись во главе КГБ, Андропов испытывал обоснованное чувство тревоги. У него не было своей команды, на которую он бы мог опереться. Осторожный Брежнев, пришедший к власти в результате переворота, окружил новоназначенного главу КГБ своими доверенными людьми. Заместителем Андропова поставили Семена Цвигуна, занимавшего ранее пост заместителя председателя КГБ Молдавской ССР, когда первым секретарем ЦК КП Молдавии был Брежнев.
Другим доверенным человеком Брежнева в КГБ был его давний сослуживец по Днепропетровску Цинев, возглавлявший в центральном аппарате госбезопасности военную контрразведку. Цинев был женат на сестре жены Брежнева. Одновременно с назначением Андропова на должность председателя КГБ Цинева ввели в Коллегию КГБ.
Перестраховываясь, Брежнев назначил начальником Управления кадров КГБ еще одного земляка из Днепропетровска — Виктора Чебрикова. Через год тот стал одним из заместителей Андропова. В дополнение к этому партия продолжала разбавлять госбезопасность своими людьми. «ЦК направил в КГБ много “гражданских”, — рассказывал Чебриков. — За очень короткое время в КГБ пришли достойные люди […] Все они в итоге стали зампредами, начальниками главков, управлений».
Андропов понимал, что за каждым его шагом следят Цинев и Цвигун, без приглашения являвшиеся к нему в кабинет на третьем этаже здания Лубянки. К кабинету можно было пройти через главный подъезд, имевший номер «1». Мало кому было известно, что попасть в кабинет председателя КГБ можно было и из внутреннего двора огромного здания на Лубянке. Во внутренний двор можно было проехать на автомобиле через двойные поочередно открывавшиеся ворота, после чего
