писательстве. Почти все его произведения были, казалось, надиктованы некоей могучей силой – в особенности «Мастер и Маргарита», который по сути был его Реквиемом. Михаил Афанасьевич всё более становился больным, тело его стремительно дряхлело, а сочинения становились все грандиознее, а в его закатном романе («Мастер и Маргарита») достигли своего апогея. И здесь – о, ирония судьбы! – их автор окончательно погиб, а вернее сказать – был уничтожен. И еще один парадокс: с годами неукротимая энергия Булгакова все сильней воплощалась в его книгах, сценариях, но сам он (и Попов подтвердил это мое наблюдение) в повседневной жизни становился все беспомощней; его повергал в растерянность даже самый простой выбор: что ему съесть или где отдохнуть в очередном году. Булгаков сделался заложником собственной нерешительности.

Я пришел к выводу, что Булгаков страдал пороком всего комплекса: зрение – почки – конечности. Его холерический темперамент постоянно боролся с этим недугом; и вся внутренняя энергия, которая должна была перейти во внешнюю, вся воля, которая должна была концентрироваться на принятие важных для жизни решений, – все это погибало втуне, накапливаясь в теле Булгакова, трансформируясь в дикие нечеловеческие боли. Воля Булгакова не могла быть преобразована во внешнее действие – следовательно, поток энергии словно перевёрнутая пирамида обратил свою мощь внутрь мастера, сокрушила зрение, ненасытным зверем набросилась на почки и наконец привела к уремии. Все это, в свою очередь, стало препятствием в его передвижении.

Итак, почки и зрение Булгакова были поражены тяжким недугом; и единственным путем к выживанию стала сила его воли, развитая – без преувеличения! – до титанических масштабов и воплощенная в сценариях и литературе. Тут уже было не до забот о плоти. Физическая жизнь Булгакова могла продлиться ровно на столько, на сколько он был способен противостоять натиску неожиданного недуга. Смертельная болезнь отсчитала ему совершенно немного – полгода умирания, которые он распорядился употребить во имя литературы, дописывая и шлифуя свой роман «Мастер и Маргарита», как Моцарт Реквием.

Я вспоминал те ночи, ночи бдений, когда сидел возле Булгакова и говорил его устами. При этом словно сталкивались две силы: точно в новых машинах с паровым двигателем, где горячий пар непременно должен найти выход, иначе неизбежен взрыв, тело Булгакова, его душа, все его существо на какое-то время разверзалось, дабы выпустить наружу раскаленный поток энергии; но в то же время в это отверстие врывались могучие, грозные силы извне – они наполняли тело Булгакова чуждой энергией, населяли иными духами.

Этими-то мыслями я и делился с Поповым, который никогда не уставал слушать мои рассказы о Булгакове. Нередко они будили в нем память о былом. Однажды, когда я в очередной раз попытался затронуть тему ночных бдений с Мастером, Попов неожиданно сказал:

– Странно, что с возрастом человек лучше помнитсобытия сорокалетней давности, чем то, что случилосьс ним, к примеру, вчера.

Затем он обратился к воспоминаниям детства:

– Как рассказывал мне Михаил Афанасьевич, жизнь в Киеве Булгаковы вели патриархальную. Удобная квартира, добротная мебель, свет жёлтых абажуров; русская кухня. Каждое лето Булгаковы на лето уезжала в своё поместье – в «Бучу». Мать Варвара Михайловна обладала педагогическим даром – налаживать жизнь в любых предлагаемых обстоятельствах. Когда муж умер, оставив её одну с семерыми детьми, Варвара Михайловна стала главой дома. Все дети боготворили мать и немного побаивались. Когда надо было сделать замечание, мать вызывала виновного в отцовский кабинет и строгим голосом делала выговор. Среди детей этот вызов звался на «цугундер». Первая жена Булгакова Татьяна Лаппа-Кисельгоф рассказывала: «Булгаковы жили дружно…Соберутся, устроят оркестр или разыграют что-нибудь…Где был Миша, там неизменно царили шутки, смех, веселье. Игра в «шарады» превращалась в маленькие театральные представления. Кроме того, он экспромтом писал небольшие рассказы, которые вызвали безудержное веселье и смех.

– И всё это рухнуло, Павел Сергеевич?

– Да, – кивнул тот. – Как сам говорил Михаил Афанасьевич: «Легендарные времена оборвались, и внезапно и грозно наступила история»

– В самом деле? – удивился я, силясь увязать этот образ кроткого молодого человека с тем Булгаковом, которого я знал.

– О да, – кивнул Попов. – Понимаете, его мать знала, когда нужно оставить Булгакова в покое. Она первой замечала это отсутствующее выражение в его взгляде и говорила мне: «Ребята, не трогайте Михаила; видишь, он опять витает в облаках». А потом ласково брала его за подбородок: «Ну, мой юный Прометей, спустись с небес на землю».

Слова «юный Прометей» обожгли меня. Конечно же! Как я мог просмотреть это сходство? Та титаническая сила, которая терзала тело Булгакова изнутри – об этом говорил и патологоанатом, производивший вскрытие, – вылилась в его литературе, была поистине Прометеевой силой!

Я мучительно вспоминал все, что знал о Прометее. Кажется, это был титан, который помог Зевсу победить других титанов. А имя его в переводе означает «провидец», то есть он заранее знал, к чему приведет любой его шаг; не так ли было и с Булгаковом?.. Вслух же я произнес:

– Прометей – это не он ли вылепил людей из глины?

– Именно, – широко улыбнулся Попов. Глаза его сияли. – Прекрасный миф! Мы читали его и перечитывали зимними вечерами в гостиной. Помню, Булгакову он особенно нравился. В нашей библиотеке была огромная книга мифов, а в ней – картинка: Прометей, прикованный к скале. Булгаков часами любовался ею, не говоря ни слова. Мама с удовольствием рассказывала нам этот миф, а Булгаков обожал его слушать.

– Пожалуйста, расскажите мне его, – если, конечно, это не утомит вас.

– Ну что вы! С огромной радостью. Конечно, я никогда не расскажу так прекрасно, как это получалось у его мамы…

Попов поудобнее устроился на перине и закрыл глаза и стал рассказывать:

– Сейчас… Когда Зевс, царь Богов, боролся с титанами за власть над небом и землей, он пощадил Прометея – за его дар предвидения, который помог Зевсу одержать победу. Ибо Прометей предсказал исход восстания Зевса против старого бога Хроноса. Прометей был мудрейшим из титанов. Он даже исполнял роль повитухи при рождении Афины из головы Зевса.

Я откинулся в кресле, любуясь Поповым. Лицо его, еще минуту назад бледное как смерть, расцвело румянцем.

– Афина обучила Прометея различным искусствам: астрономии, математике, зодчеству, медицине, мореплаванию, – продолжал Павел Сергеевич. – Еще она научила его, как обрабатывать металлы и делать оружие. Так или иначе, одержав победу, Зевс приказал Прометею спуститься на землю и у берегов великой реки вылепить из глины новое существо – человека. И Прометей с великой радостью изваял того, кто – единственный из живых существ – обратил лицо свое к небесам, с жаждой взирая на солнце, луну и звезды…

Приоткрылась