трогают нашу веру, мы оставляем им их заблуждения. И вот появляетесь вы и начинаете смущать гоев своими проповедями, отвращаете от их веры, высмеиваете их догматы. Зачем вы пытаетесь обратить христиан в иудаизм? Нам не нужны новообращенные прозелиты, от которых одно беспокойство, как от чесотки. Пусть они верят в Христа и Непорочную Деву, пусть молятся своим раскрашенным доскам. А мы должны сохранять чистоту крови. Только еврей по крови может быть истинным иудеем.

— Но гиюр[3] существовал еще во времена пророков! И ваш Талмуд разрешает принять иудаизм тем, кто признает все 613 заповедей Торы. А для караимов это вопрос выживания. Нас в мире осталось мало, у нас строгие брачные правила, запрещающие даже далекое родство жениха и невесты. Поэтому нам нужны прозелиты, нужна свежая кровь. Мы хотим вырваться из еврейского загона!

Спокойствие и выдержка начали изменять бен Якову. Огромным усилием он заставил себя сдержаться:

— Я взываю к вашему разуму и к вашему сердцу, ребе Захария. Вспомните, в какое жестокое время мы живем! Во многих странах приняты законы, под страхом смерти запрещающие обращение христиан в нашу веру. В Испании и Португалии свирепствует инквизиция. В Германии с евреев берут скотскую пошлину, ибо не считают нас людьми. В Польше и Литве евреев пока не трогают. Но король Казимир уже немолод, его сыновей окружают ксендзы и иезуиты, которые мечтают о том, чтобы изгнать нас. И мы не должны давать им ни малейшего повода. В противном случае это плохо кончится и для вашей, и для нашей общин. Для гоев мы все евреи. Вспомните, когда крестоносцы захватили Иерусалим, они перебили всех евреев, не разбирая караимов и раввинистов. И это может повториться снова!

Захария молчал, и бен Яков продолжал с еще большим жаром:

— Мы знаем, что вы едете в Новгород. В этом богатом городе нет свирепой инквизиции, нет ксендзов и иезуитов, ненавидящих нас. И когда начнется новый исход евреев, многие могли бы найти здесь прибежище. Вы можете открыть этот путь для тысяч наших единоверцев, но вы можете и закрыть его, поссорив нас с Русской церковью!

— Уж не путаете ли вы меня с Мешиахом, ребе? — усмехнулся Захария. — Ведь я всего лишь маленький человек.

— Но иногда маленький камушек может вызвать лавину, — ответил раввин.

Захария надолго задумался, а когда заговорил, голос его был тверд, а взгляд суров:

— Мир меняется! Разве вы не видите, ребе, как меняется мир? Вспомните о том, что мы — богоизбранный народ и должны нести людям свет истины. Нас мало, мы рассеяны, мы живем среди иноверцев. Так пусть нас будет больше. Зачем отталкивать тех, кто поверит в Единого Бога? Не всех, но самых сильных, самых умных. Сначала они будут пришельцами врат, а самых лучших мы объявим пришельцами правды, сынами завета.

— Вы не слышите меня или не хотите слышать, — скорбно произнес раввин.

— А что хотите услышать вы?

— Обещайте, что не будете обращать русских гоев в нашу веру!

— Я слишком уважаю вас, ребе, чтобы лукавить. И я вам ничего не обещаю.

— Это ваше последнее слово?

Вместо ответа Захария наклонил голову.

Бен Яков встал, пылая гневом. У дверей обернулся:

— Люди запомнят вас, Захария Скара! Но это будет плохая память!

Проводив раввина, Захария позвал к себе своего помощника Моисея Хануша:

— Отправляйся в Крым, в город Кафу. Найдешь там купца Хозю Кокоса. Передашь ему мое письмо. Пусть готовит караван в Новгород. Мы начинаем большую торговлю.

Глава 3. Слепой жребий

1

8 ноября 1470 года Великий Новгород встречал нового служилого князя Михаила Олельковича. Торжественность встречи была омрачена общей печалью. Три дня назад тихо скончался архиепископ Иона, и теперь весь город горевал об утрате. Не стало мудрого и всеми почитаемого владыки. Рухнул хрупкий мост между двумя враждующими партиями, московской и литовской, поделившими Великий Новгород пополам подобно мутному Волхову. И теперь судьба республики впрямую зависела от того, чей ставленник наденет белый клобук усопшего.

Встречавший киевлян посадник Дмитрий Борецкий едва скрыл разочарование. Княжеская дружина, на которую он так рассчитывал, являла собою всего четыре сотни воинов, за ними следовали прислуга, повара, бандуристы и прочий пустой народ.

Разместили киевлян на Городище, выдворив оттуда великокняжеского наместника и его челядь, чем пополнили счет московских обид. Яков Захарьин прислал Борецкому хулительное письмо, пообещав сообщить великому князю о нанесенном ему несмываемом оскорблении. Прочитав письмо, Дмитрий понял: будет мстить! Чтобы не доводить дело до полного разрыва, совет господ разрешил наместнику переселиться на старый Ярославов двор, и это решение сыграло на руку Москве. Теперь в самом сердце республики обосновались ее противники.

Выдержав после похорон владыки приличествующую паузу, город дал пир в честь нового князя. Во главе стола, одесную князя, сидел степенный посадник Дмитрий Борецкий, ошуюю — его мать Марфа — крупная пожилая женщина с повелительной осанкой. Киевляне с любопытством косились на знаменитую посадницу. Ай да вдова! Владеет несметными богатствами, за одну нитку жемчуга на ее шее можно хорошее село купить, и, говорят, сама управляется со всем огромным хозяйством.

Гости быстро освоились в родной стихии застолья. Покручивая мокрые от медовухи усы, зычно горланили «Любо!». Пили за славянское братство, за общих предков, за православную веру, поминали великих князей Владимира и Ярослава, бранили Москву, клялись вместе пролить кровь за новгородскую волю.

От имени новгородцев речь держал ключник дома Святой Софии Пимен. К слову вспомнил святого апостола Андрея Первозванного, который тем же путем, что и князь Михаил, пришел из Киева в Новгород. Под общий смех рассказал, как апостол подивился местному обычаю париться в бане. Не забыл помянуть про две Софии, киевскую и новгородскую. Закончил речь Давидовым псалмом:

— Господи! Приклони небеса Твои и сойди, коснись гор, и воздымятся; простри с высоты руку Твою, избавь меня и спаси меня от вод многих, от рук сынов иноплеменных, которых уста говорят суетное и которых десница — десница лжи. Боже! Новую песню воспою тебе, на десятиструнной псалтири воспою Тебе, дарующему спасение царям и избавляющему Давида, раба Твоего, от лютого меча. Да будут…

Тут Пимен запнулся, загодя заученный псалом улетучился из его памяти. Воцарилась неловкая пауза. И вдруг неведомый голос пришел на помощь ключнику. Голос шел из самого дальнего угла гридницы. Он был негромкий, чуть гортанный, но легко покрыл шум пира, роняя волшебные слова:

— …Да будут сыновья наши,