Шрифт:
Закладка:
— Всё, он твой, — пихнул отпущенного из захвата пацана ко мне громила, вернувший документы, — Твоя головная боль. Мы передаем, остальное решайте сами.
— А где еще один? — осведомился я, предчувствуя проблемы, — Это же Сосновский? А где Розенштамм?
— Он его шлепнул по дороге, — ухмыльнулся детина, — Порвал на две части. Так что будь аккуратнее, стакомовец. Не повредит. Все, бывай.
Под стук ботинок спешно отбывающих вояк, пацан гнусно и с вызовом ухмыльнулся мне в закрытое маской лицо.
Кажется, у меня проблемочки.
Глава 4
Веселые старты
— Изотов? Окалина на проводе, снова. Всё подтвердилось. Меня… нас хотели подставить. Не вписали в докладную, что Сосновский двинутый нацист. Суки.
— Что делать, товарищ майор?
— Ты что-то подписывал? Приемку, например?
— Нет, эти отбойщики просто его мне сгрузили и свалили.
— О как. Отлично… и куда ты его?
— Оставил в КАПНИМ-е и браслетах с остальными. Сидят.
— Ясно-понятно… Тогда давай так…
Выслушав пожелания начальства, я повесил трубку. Закурил, не отходя от телефона и хамски стряхивая пепел на чистый пол. Осуждаете? Сам бы себя осудил. Но тут такое дело… ай, ладно.
Иду в комнату гостиницы, куда набились все наши в связи с приездом последних гостей. На душе мерзкое сухое говно, перекатывающееся навроде перекати-поле, только по задворкам потрохов. Все у нас в жизни кое-как, всё через жопу, а тут еще и межведомственные дрязги во всей своей красе подоспели. Машу вать!
— Наконец-то! — недовольным тоном меня встречает сидящий на стуле Виталий Сосновкий, псих с очень непростыми родителями, — Давай снимай с меня эту сбрую, вижу, тут все норма… эй! Ты ч…
Больше он ничего произнести не успевает, так как зашедший ему за спину я сворачиваю ублюдку шею как цыпленку, а затем, вышвырнув за шкирку мелко содрогающееся тело в угол, сам занимаю стул. Успеваю даже слегка поерзать задом перед тем, как до свидетелей этого перфоманса начинает доходить, что они только что увидели.
Первым в себя приходит Рамазанов.
— Нас это тоже ждет? — скупо спрашивает мужик, кивая на отходящего Сосновского.
— Вас? Нет, — успеваю ответить я, прежде чем начинаются вопли, сопли и истерики. Спонсором всего выступают на семьдесят процентов Конюхов и на тридцать Салиновский. Писательница смотрит и молчит, панкушка как-то нездорово хрюкает. Весело, в общем, но разобраться с нездоровой атмосферой помогает сам Азамат, выдающий художнику четко размеренного леща, выключающего в засранце звук. Паша, глядя на это, успокаивается сам. Я сижу, наблюдаю.
— Поясни, — кратко просит меня военный, только что доказавший, что как лидер и командир по навыкам он на три головы выше меня.
— Все слушают? Хорошо, — я слегка улыбаюсь, — Думаю, это тело уже успело похвастаться тем, что сделало? На всякий случай дополню — покойный был нацистом. То есть, если бы я его освободил, появился бы неиллюзорный шанс преждевременной кончины товарища Сумароковой. И сделать бы вы ничего не успели. Теперь, вкратце — подобное вам не грозит, если только не надумаете атаковать меня или кого-то из отряда. Даже если вы сбежите, то я по вашему следу не пойду, а лишь отчитаюсь по телефону. Этот момент ясен?
— Да ты ненормальный! — вновь психанул Конюхов, тыча пальцем на лежащий в углу комнаты труп, — Ненормальный!
— Ненормальные тут все! — жестко отрубил я, слегка повышая голос, — Вы хотите начать жизнь с чистого листа? С чистого дела? Это вам и собираются предоставить, если мы справимся! Только вот если у вас в головах не хватит шариков, чтобы действительно жить нормальной жизнью, то дверь — вот она! Задание слишком важное, а ваши роли слишком небольшие, чтобы я отвлекался на ваши капризы и метания. Выходите за дверь, становитесь участниками гос.измены, но не канифольте мне нервы. Теперь делаем так! Пока я курю, вы успокаиваетесь и настраиваетесь на продуктивный разговор. Поехали.
Сигарета не лезла, так что времени хватило всем. Сидящим напротив меня бедовым личностям устаканить изменения в их непростой жизни, а мне сформулировать то, что я собирался им сказать.
Вышло неплохо. Краткими рублеными фразами, я донес до бедовой пятерки (семерки), суть предстоящего дела. Итак, мы формируем нечто вроде цирка прокаженных, компании печально известных знаменитостей, выпущенных из-за решетки и допущенных за хорошее поведение к телу знаменитой Юлии Окалины в качестве сопровождающих во время турне. Здесь роли простые — работать зеваками и не обосраться, потому что брошенная на певицу-призрака кем-то из группы тень будет означать персональный провал задания. Мозгов, чтобы во время концерта поизображать из себя приличного человека, тут хватит у всех. Это публичная часть.
— Есть непубличная, основная, — обвел я взглядом присутствующих, — Врать и изворачиваться не буду, скажу прямо. Задания на ликвидацию врагов Родины. Несколько ячеек, в разных городах. Единственным исполнителем буду я, но мне потребуются ваши способности для успеха операции. Разведка, страховка, прикрытие, отвлечение, консультация. Никто вас под пули не пошлёт, у каждого из вас только вспомогательные роли. Это понятно?
— Мне непонятно, зачем вы убили этого молодого человека на наших глазах, — внезапно выдала полугрузинка, — Ясно, что вам его, товарищ Изотов, некуда было девать. Но зачем здесь? Зачем так?
А ведь она не боится, понял я. Даже не в ступоре. Вот тебе и мышь. То голяком в воду лезет, то от трупа глазом не моргнет, хотя вон, художник хренов аж сидеть не может. Учтем.
— С паршивой овцы хоть шерсти клок, — наконец, ответил я, — Не скажу за Азамата Бикметовича, но уверен, что остальным требовалось очень наглядно продемонстрировать серьезность происходящего. Особенно товарищу Салиновскому.
— А ч-че с ним не так? — подала голос панкушка, закончившая булькать себе под нос, — Он че, особенный?
— Он мой друг, но по работе, Елена Юрьевна, мы с ним еще не пересекались. А тут, можно сказать, демонстрация в тепличных условиях.
— Раз он тут, то такой же как мы, что ля, мля?
— Да, всё правильно.
— Тогда я тебе… верю, хер ты в маске, — выдала эта татуированная выхухоль, а затем фыркнула в ответ на охреневший взгляд художника, — Не ну а чо? Кекса он прижмурил за дело, тот сам распинался о своей о*уенности и о том, как жида расплескал, на Раиску косился, сучёнок, нехорошо. Я не дура, читала, что подписываю. Так что всё оки-доки, как я думаю. Такие дела.
— Хочу уточнить, — взял слово Азамат, как только развязная девчонка замолчала. Он кивнул в сторону сидящих, — Их немного знаю. Гражданские. Я? Нет. И я — снайпер. Хочешь сказать, Виктор Изотов, что мне тоже… только прикрытие?
— Не уверен, Азамат Бикметович, — спокойно покачал я головой, — Объяснюсь. У меня отсутствует системный опыт подобных мероприятий, зато есть аналитики в одном интересном городе, съемка со спутника, прослушка, всё такое. А еще есть потребность использовать вас в той или иной роли. Такая же потребность есть и у вас, за улыбки со сцены никто дела не чистит. Но, будь моя воля, я бы работал один. И буду работать, если представится такая возможность, потому что вы в здоровом и бодром состоянии будете нужны на все время турне.
Непроницаемо черные глаза башкира, возбужденно-испуганные Салиновского, подуспокоившийся Конюхов (вот ведь крыса, истерил-истерил, а слушал меня внимательно!), писательница ушла в себя, а панкушка вовсю рассматривает некрасивый труп убитого нациста, под которым расплывается лужа понятно чего. Что-то уборка номера запаздывает, неужели Окалину настолько не любят за пределами Стакомска?
Минус двое. Плохо или хорошо? С одной стороны очень хорошо, так как мы избавились от маньяка, с другой — плохо. Розенштамм был ипохондриком, которого очень легко было контролировать, потакай я его небольшим вывертам, а теперь у меня на руках четыре довольно умных и себе на уме человека, плюс Паша. А Салиновский, хочу вам напомнить, идёт в компании с двумя девчонкам, готовыми нюхать его пупок часами, да еще и обладает альтернативной личностью, у которой мозгов куда меньше, чем яиц.
Задачка…
Нам предстояло прояснить еще множество мелких нюансов, от такой банальной вещи, как позывные до условностей, как вести себя в обществе. Нельзя было забывать, что за окном
