Шрифт:
Закладка:
Широко известные кинокадры, на которых запечатлен С. П. Королев, сидящий за круглым, покрытым скатертью столом у лампы с абажуром и переговаривающийся с Гагариным, документальны относительно. Это действительно Королев, и говорит он действительно точно те слова, которые он говорил Гагарину перед стартом. Но кадры эти сняты позже, не 12 апреля. Королева в бункере в то утро никто, к сожалению, не снимал. Да он и не разрешил бы никогда, чтобы кто-то отвлекал его треском кинокамеры и яркими лампами подсветок. Трудно теперь узнать, как точно сидел Сергей Павлович в командном бункере, как это все выглядело. Те немногие люди, которые находились тогда рядом с ним, были слишком заняты, чтобы «наблюдать» Главного конструктора. У них было достаточно других объектов для наблюдения. Королев не отдавал приказаний и не объявлял готовность по времени. Это делали пускающий Анатолий Семенович Кириллов (именно его палец нажал на кнопку «Пуск») и заместитель Главного конструктора по испытаниям Леонид Александрович Воскресенский. Королев был рядом. Он говорил с Гагариным и одновременно точно фиксировал в своем мозгу все происходящее вокруг него, все команды, приказы, сообщения, вспыхивающие транспаранты и табло. Всем своим существом проникал он в эту космическую увертюру и не находил в ней фальшивых нот или сбоя ритма. Все звучало слаженно и четко до той самой секунды, когда сквозь треск электрических разрядов услышал он гагаринское: «По-е-ха-ли!»
Через несколько минут произошел сброс головного обтекателя — и Гагарин увидел в иллюминаторе голубую землю и совершенно черное небо. Яркие немигающие заезды смотрели на него. Этого никогда не видел ни один человек Земли.
Никому не пришло в те минуты в голову промерить пульс не только у первого космонавта, но и у Главного конструктора тоже. Впрочем, он бы не разрешил, разумеется. Однако можно поручиться, что пульс Королева был чаще. И дело тут, конечно, не только в возрасте…
Но столько дел было еще впереди!
Алексей ИВАНОВ,
ведущий конструктор космического корабля «Восток»,
лауреат Ленинской премии
ПЕРВАЯ СТУПЕНЬ-ГРАНИЦА
Космонавтика
имеет безграничное
будущее
и ее перспективы
беспредельны,
как сама Вселенная!
— Здравствуйте. С Вами говорят из редакции журнала «Пограничник». Скажите, это о Вас писала «Комсомольская правда»?
Телефонный звонок, вопрос, заданный столь прямо, вначале как-то обескуражил меня. «Пограничник»… Пограничные войска… Граница… Как в калейдоскопе, память услужливо прокрутила прожитые годы. Да, 36 лет назад… Осенью 1940 года…
— Да, это я.
— Нам нужно обязательно встретиться. Ведь Вы были пограничником, а потом воевали? А после войны Вам довелось участвовать в таких делах, в таких делах! Ведь вы можете рассказать столько интересного нашим читателям, пограничникам…
Рассказать… Для того чтобы рассказать, надо помнить. Помнить то, что было чуть ли не четыре десятка лет назад. Но я прекрасно знаю, что достаточно только потянуть ниточку воспоминаний, как она начнет разматываться с клубка жизни. Порой прочная, порой столь тонкая, что вот-вот оборвется. И рвется. И есть в памяти пропуски. Стерлись факты, даты, люди… Не может память хранить все то, что составляло дни, месяцы, годы — жизнь человека. Но есть и такое свойство памяти: хранит она то, что заложилось более глубоко, то, что было очень дорогим, то, чего забыть нельзя. Но память индивидуальна. Она хранит свое. Только свое. Только то, чем жил человек. Даже память народная соткана из малых ячеек памяти отдельных людей.
А быть может то, что дорого мне, значительно для меня, совсем не интересно другому, другим? А ведь делиться надо чем-то интересным.
Да, собственно говоря, чем особенным интересна моя жизнь? Таких, как я, в стране сотни тысяч. Говорят, статистики определили, что тех, кто родился в 1921, 1922, 1923 годах, осталось в живых что-то около трех процентов. Может быть, это и так. Наверное, очень счастливым может считать себя человек вот из этих самых трех процентов. Но вот сейчас, мысленно перебрав свою жизнь, пожалуй, могу взять на себя смелость считать себя счастливым человеком не только потому, что я из этих самых трех процентов, но и потому, как сложилась моя и военная и послевоенная судьба. Как началась для меня лестница жизни, какие ее ступени судьба передо мной поставила.
Человек начинает считать ступени-этапы с самостоятельности. С того момента, когда жизнь отрывает его от родительского крова, от детства, от юности, от опеки и заботы близких, родных. Так бывает не у всех, но у многих. Так было и у меня.
ЭТО БЫЛО В СОРОКОВОМ
18 лет. Только что окончена школа. Осталось в памяти какое-то особое, сильное чувство, переполнившее меня, когда, сдав последний экзамен, я ехал домой. Давно знакомые, пробегавшие мимо окон электрички места казались новыми, окрашенными в необыкновенный цвет.
Улыбалось все — люди, деревья, дома… А что же теперь меня ждет? Что впереди? Известным было лишь одно: осенью, в октябре, призыв в Красную Армию. Таков был закон. И вот этот октябрь подошел очень скоро. 4 октября. Я повторю: 4 октября 1940 года. Повторю потому, что тот же день — 4 октября, только 17 лет спустя, в моей памяти тоже остался, остался на всю жизнь.
4 октября 1940 года группа призывников, самых разных и по одежде, и по настроению, погрузилась в товарные вагоны, побросав свой немудреный багаж на досчатые нестроганые двухэтажные нары. На каждые по восемь. Итого в вагоне тридцать два. Мы ехали на границу. Поняли это по тому, что сопровождали нашу группу несколько командиров в зеленых фуражках. Но куда? Граница велика. И этого никто из нас не знал. И, пожалуй, в тот момент, когда за отодвинутой дверью вагона растаяли последние контуры Москвы, я понял, что все веселое и беззаботное кончилось и что-то неясное, загадочное, новое началось. Шесть суток в пути — Киев, старая граница с Польшей — станция Волочиск, затем Западная Украина, Тернополь, Львов и вот поздно вечером 10 октября — остановка.
Вокзал. Темень. Тишина. Команда старшего: «Вылезать тихо, по-одному! Не разговаривать! Не курить!»
Паровоз уперся в границу. Перемышль. Разношерстной толпой, отнюдь не по-военному прошли по темным тихим улицам города. На следующий день — все в
