жизни и в учении достигшему чистоты более всякого другого; он вполне способен противостать нынешнему времени и преобладающему пустословию еретиков».[31] И Евсевию Самосатскому тот же Григорий писал: «Если бы сподобились мы предоставить епископскую кафедру Василию, то знаю, что приобрели бы великое дерзновение пред Богом и сделали бы великое благодеяние пригласившему нас народу».[32]

Действительно, самые события скоро для всех сделали явным, что предоставленное Василию высокое служение было делом не человеческой милости, но Божия промышления о Церкви. «Удостоенный председательства, Василий не только ничем не посрамил ни своего любомудрия, ни надежды вверивших ему служение, но еще оказывался, — по выражению Григория Богослова, — непрестанно превосходящим самого себя, потому что получил большой круг действий и при власти нашел больше предметов, где показать себя. Быть не худым, — продолжает Григорий, — или сколько ни есть и как ни есть добрым он почитал добродетелью частного человека, а в начальнике и предстоятеле, по его суду, и то уже порок, если он не оказывается постоянно лучшим и лучшим и если не соразмеряет добродетели с саном и высокостью престола».[33] В письмах, писанных Василием во время его епископства, он нередко и в сильных выражениях упоминал о множестве дел и забот, обременявших его до расслабления сил. «Так много у меня дел, — говорит, например, в одном письме, — и так они необычайны, что нужно было бы вести ежедневную историю, которую. и составил бы я, если бы непрерывность событий не отвлекала меня от сего намерения».[34] В другом письме он пишет еще: «Велико число облежащих меня дел, тысячами забот объята у меня мысль, и только кратковременное отдохновение я могу улучить от постоянных моих недосугов».[35] Но до нас дошли только отрывочные сведения о тех мерах, какие он употреблял для умирения недовольных им епископов, для прекращения беспорядков между кесарийским духовенством и для противодействия коварным замыслам ариан, которые нападали как на его митрополию, так и на другие Восточные церкви. Из изложения сих-то сохранившихся сведений и слагается историческая жизнь Василия Великого как архиепископа Кесарийского.

Церкви, зависевшие от митрополии Кесарийской, по словам самого Василия, в начале его епископства находились почти в таком же худом состоянии, как и его тело.[36] Недоброжелательные люди причинили ему много огорчений и даже произвели разделение в церкви Каппадокийской тотчас, как только удалились из Кесарии епископы, более других благоприятствовавшие Василию, именно Евсевий Самосатский и Григорий Назианзский. Молва, неблагоприятная для Василия, быстро распространилась и в отдаленных странах, и вредные последствия угрожали не одному или двум, но целым городам и народам.[37] Даже какой-то дядя Василия, епископ Григорий, не хотел иметь с ним общения. От епископа Воспория Василий получил известие о том, что некоторые обвиняли его в чрезмерной строгости к уклонившимся от Православия и клеветали на него, будто он, еще будучи священником, епископа своего Диания предал проклятию за то, что последний по неосторожности подписал еретическое исповедание веры. Известие это так обеспокоило Василия, что в следующую за тем ночь он не мог заснуть, по собственным его словам, ни на минуту. Другие же враги Василия называли его, напротив, слишком снисходительным к неправомыслящим, потому что он сближался с полуарианами. У Кесарийского архиепископа было в подчинении пятьдесят хорепископов. По тогдашним церковным правилам, они должны были с согласия архиепископа назначать на свободные вакансии клириков. Но они взяли на себя все полномочия и новому архипастырю даже не доносили о том, кого возводили на церковные степени; дозволяли пресвитерам и диаконам причислять к клиру людей недостойных — по пристрастию, по родству или по каким-нибудь дружеским связям. Были и такие хорепископы, которые брали деньги с рукополагаемых и называли это безгрешным, потому что брали деньги не до рукоположения, но по рукоположении.[38]

Для примирения с недовольными епископами Василий, как писал Григорий Богослов в похвальном Слове Василию, не прибегал к угодливости или хитрости; он искусно умел растворять твердость с уступчивостью. Когда нельзя было вступать с клеветниками в личное объяснение, он отражал неблагоприятные для себя толки и пересуды письмами или к тем лицам, которые доверяли нелепой молве, или к тем, которые распространяли ее. Особенно прискорбно было для Василия нерасположение к нему дяди его, епископа Григория, человека, во всех других отношениях благонамеренного.[39] Враги Василия с удовольствием смотрели на это несогласие и говорили: «Если ближний его родственник не хочет иметь с ним общения, то несомненно, что есть к тому достаточные причины». Брат Василия Григорий Нисский, желая облегчить скорбь его, прибег к хитрости, как оказалось, очень невыгодной и опасной для Василия; именно: Григорий сначала сам доставил ему вымышленное письмо будто бы от их общего дяди, письмо, в котором высказывалось сильное желание примирения; потом со служителем прислал два также подложных письма, и в этих письмах мнимый дядя тоже изъявлял готовность на примирение со своим племянником. Василий принял первое письмо с чрезвычайною радостью, показывал его многим из друзей своих и благодарил Бога за радостное окончание неприязни. Известие об этом передано было и дяде Василия; но он, как и следовало ожидать, стал уверять, что не писал никогда письма Василию. Василий приведен был через это в большой стыд; из-за упреков, какие приходилось ему слышать по этому случаю, желал даже, чтобы расступилась под ним земля. И о других письмах также поздно было узнано, что они подложные. В таких обстоятельствах Василий сделал довольно резкий письменный выговор брату, а дядю убедительно просил назначить место и время для личного объяснения по этому делу.[40]

Нужно было вразумить еще епископа Воспория; св. Василий в письме к нему раскрыл свои отношения к предместнику своему Дианию и требовал от клеветников доказательств на то, где, когда и при ком проклинал своего епископа. А монахиням, которые соблазнялись общением Василия с полуарианами, он чрез письмо же раскрыл и объяснил причины, почему заслуживают некоторого снисхождения люди, которые с отцами Антиохийского Собора [269 года], бывшего против Павла Самосатского, не соглашаются принять выражение «единосущный».

После свидания с Василием дядя действительно помирился с ним, а вслед за дядею и другие недоброжелатели начали сближаться с Василием, приносили свои извинения и сколько прежде оказывали вражды, столько теперь расположения и добровольно уступали его разуму, признавали добродетель его для себя недосягаемой и сопротивление ему или отступление от него почитали отчуждением от Бога.[41] В это же, вероятно, время и те епископы, которые сначала негодовали и злословили Григория, епископа Назианзского, за благорасположение к Василию,