Шрифт:
Закладка:
Мужчина пожал плечами, и, несмело улыбаясь, ответил:
— Мы, Семен Карпович, люди маленькие, и вы меня на мульку не берите… Сукно стянуть можем, не отказываюсь, или святых обшарить, признаюсь тоже сразу. А Коля — чин высокий в нашей работе, король.
Семен Карпович вроде как бы благодарно качнул головой и обернулся к девице, с открытым ртом внимательно слушавшей разговор. Увидев на себе взгляд агента, она перестала трясти, стоптанной туфлей, поддернула юбку на голые, натертые до красных синяков, колени.
— А ты Нинка-Зазноба за что здесь?
Девица теперь совсем приосанилась, сердито тряхнула лохмами волос:
— А спросите их, — сказала она и махнула рукой на Николая Николаевича и белокурого парня, все еще усердно записывающего показания хнычущего старика. — Чалят мне какого-то фрея…
— По подозрению за кражу кошелька, — пояснил Николай Николаевич. — На сходе с трамвая пропал у красноармейца из пиджака кошелек, а рядом терлась Нинка-зазноба. Ну, красноармеец и цапнул ее. Шахов тут как раз оказался на остановке. Вот он и привел.
— А кошелек нашли у меня? — закричала девица. — Нет? Тогда отпускайте. А то пожалуюсь Ярову, узнаете как безвинных обижать.
— Все пугают Яровым, — шлепнул себя по ноге ладонью Семен Карпович, — ну, прямо Илья Муромец у шпаны объявился или Алеша Попович…
Нинка-Зазноба вдруг заплакала. Растирала слезы на щеках кулаком, говорила дрожащим голосом:
— Что бездомная я, это верно, в притонах ночую, а воровством не занимаюсь…
— Знаем, чем ты занимаешься, — грубо оборвал ее Семен Карпович, так что девица сразу перестала всхлипывать и откачнулась к печи, снова прижалась острыми лопатками спины к ярким изразцам, — «притырила гражданина»… Еще бы, — уже иронически оглядел он ее ноги, — такая девочка прижимается. Тут у меня тоже кровь бы закипела в жилах. Ах, мол, — разомлеет гражданин, а «ширмач» тут как тут: «куплена кожа». Так что ли, Нина?
Девица вытерла щеки и не ответила. Запела негромко себе под нос, смотреть стала на окно. Можно было подумать, что одним разом вычеркнула всех присутствующих, а может притворилась глухой.
— Ее бы надо порасспросить, — посоветовал от дверей кудрявый, — ясно, что кто-то да был с ней.
— Вот и займись этим, — приказал Семен Карпович. — Эй, Шахов, — позвал он белокурого парня. Тот вскинул голову, сунулся вперед и по одному этому Костя понял, что эти парни здорово уважают и даже, может быть, побаиваются Семена Карповича.
— Брось ты мытарить старого человека. Коль с гривой да черной, так не иначе как Зюга. Живет мальчишка в железнодорожных вагонах. Возьми Глебова и поезжай туда. Если там нет, заверните на толкучку. Если не в вагонах, так на толкучке, не на толкучке так в вагонах вшей разводит.
Парень щелкнул ручкой о крышку чернильницы и шумно вздохнул. Непонятно было — доволен ли он советом или огорчен. Семен Карпович пошел к выходу, поманив за собой Николая Николаевича и Костю. Напоследок посоветовал оставшимся в дежурке агентам:
— Да Огурца развяжите, и верно не старый режим. Чего доброго и правда пожалуется Ярову.
В коридоре, гулком и холодном от толстых почерневших стен, он сразу стал озабоченным. Застукал каблуками мимо дверей, на ходу перебирая пальцами пуговицы пиджака.
— Думаешь опять начнет? — спросил Николай Николаевич, сочувственно заглядывая сбоку в лицо Семену Карповичу. — Опять за Артемьева? Эх, черт. Ну, не дай я промашки весной на станции — не было бы сейчас этой мороки. Ведь вслед смотрел. Уж очень ненормально он шел, все прямится как-то. Думал, зачем он прямится? А это, чтобы сутулость свою поправить, скрыть от меня. Ну и артист… И главное приметы те же — что лицо, что одежда — черная каракулевая шапка и воротник из каракуля.
— Ладно уж, — с какой-то недовольной нотой проговорил Семен Карпович, — чего теперь. Вон румынский консул из гостиницы «Царьград» пропал, так не вздумал бы Яров на меня взвалить это дело.
Он постучал в дверь, рядом с доской, на которой белели листки приказов и, не дожидаясь разрешения, вошел.
Эта комната была просторнее, светлее, с круглым столом возле окна, с этажеркой, на которой навалом лежали папки, книги, газеты. На стене — портрет Ленина в красной рамке. Вдоль стены диван и три венских стула, сдвинутые кругом. На диване разговаривали двое: бородатый мужчина лет сорока в солдатской шинели, сапогах и высокий плечистый парень с черными красивыми глазами, розовым шрамом от лба до левого уха. За столом, под телефоном, еще один человек: коренастый, с чубиком светлых волос — на вид не больше двадцати лет. Глянув на вошедших, он поднялся со стула, надел защитного цвета военный китель на плечи и застегнул пуговицы гимнастерки. Внимательно следил за тем, как рассаживаются вошедшие на диване, останавливая пристальный взгляд то на одном, то на другом. Потом снова сел и придвинул к краю стола бумажку:
— Вот пришла вчера вечером телеграмма из Центророзыска. Требуют ускорить розыски похищенного из интендантского склада. Из Губкома сегодня звонили. Мол, чем вы там в бюро занимаетесь…
Говорил он громко, как будто все слушавшие его страдали глухотой, и постукивал пальцами по столу. Смотрел почему-то только на Семена Карповича, сощурив глаза, жестко. Тот слушал внимательно, склонив голову и даже видно было, как на короткой коричневой от загара шее бьется мерно голубая жилка, как вздрагивает время от времени заросшее волосом ухо.
— Им хорошо говорить, — тихо заметил Николай Николаевич и погладил вихры на затылке. — А попробовали бы? А что вы им ответили, Иван Дмитриевич?
— А что я отвечу! — воскликнул все так же громко Иван Дмитриевич и подскочил как на пружинах. — Сказал, что весь состав на ногах, ищут. Да только ищем ли мы? За неделю лишь одну кражу муки из вагона раскрыли и то с помощью собаки.
В голосе его послышалась ирония. Губы, пухлые и розовые, дрогнули в усмешке. Прибавил — уже тише и все так же язвительно:
— Конечно, проще беспризорников забирать, да просящих подаяние…
— Так научите искать, Иван Дмитриевич, — попросил Семен Карпович, прищурив сердито глазки. — Может каким-то новым способом, по-грамотному. Только вы знаете, наверное, что позавчера на Борисоглебской улице в меня стреляли. Слава богу, что раньше успел упасть.
Иван Дмитриевич опустился на стул, сдвинул пальцами чубик в сторону, открыв широкий белый лоб.
— Яров обижать вас не собирается, товарищи, — сказал уже тихо и голос теперь стал мягкий. Теперь это был совсем
