Вольф едва не сорвался – остро захотелось напомнить, что в городе уже три года стреляют, но промолчал. Господин Цельмейстер настолько надоел ему, что вступать с ним в спор, тем более указывать ему на очевидное, значило терять уважение к себе. Если бы не контракт и сомнения в верности Ханны, он бы давно расстался с ним.

Ханна, Ханни! Вольф надеялся на нее, как на соломинку! Он верил, что, вернувшись к истокам, на дорогие его сердцу берлинские мостовые, он наконец сможет избавиться от непомерно располневшего господина Цельмейстера. Все его надежды были связаны с Ханной, с ее редким здравомыслием и деловитостью. Только ей Мессинг мог доверить себя. Она занялась бы ангажементом, Вольф подготовил бы новую программу, и уже через несколько лет они добились бы финансовой независимости, а следовательно, и свободы.

Имя и фамилия медиума аршинными буквами печатались на первых полосах самых известных газет. О нем судачило радио в самых разных частях земного шарика, в примитивной шаровидности и миниатюрности которого Вольф убедился на собственном опыте. Его не беспокоили судебные издержки из-за разрыва контракта с господином Цельмейстером. Вольфу казалось, что, умея находить предметы в карманах состоятельных граждан, он сможет запросто извлечь оттуда и звонкую монету. Они с Ханной накопили бы деньги и по-настоящему взялись за учебу.

С высоты четырнадцатого этажа хочется заметить, что эти меркантильные расчеты были густо приправлены воспоминаниями о прелестях любимой женщины. Мечтая о ней, он буквально таял.

Первое, на что сделал ставку господин Цельмейстер, был цирк Буша, однако в тот день им так и не удалось встретиться с герром директором. За три года здесь практически забыли о цирковых представлениях. Хозяин за хорошие деньги[15] сдавал громадное помещение митингующим самых разных политических окрасов. Им повезло попасть на митинг правых, сорвать который левые посчитали делом чести. Драчка получилась немалая, с револьверной пальбой, воем полицейских сирен, наездом солдат, пытавшихся перегородить улицу заграждениями и направить особо отчаянных головорезов в предместья.

Воспользовавшись моментом, Вольф сбежал от господина Цельмейстера и отправился на поиски Ханны. Шагал как-то отрешенно. Классовая драка возле цирка ввергла его в задумчивое состояние. Не надо быть Мессингом, чтобы догадаться, какое будущее ждало такого человека, как он, в стране, где сначала выламывают двери, потом вежливо предлагают их не закрывать.

Дверь в доме для рабочих, куда до войны Мессинг приходил заниматься немецким, открыл инвалид на костылях, в котором он сразу признал отца Ханны. На его вопрос он ответил, что Ханна здесь больше не живет, назвал адрес и захлопнул дверь. От дальнейших расспросов Вольф отказался. Инвалид с порога плеснул в него таким пучком остро заточенных мыслей, что он едва успел увернуться. А может, просто смелости не хватило узнать правду? Хотя, если перебрать его мысли по одной, в них и намека не было на род деятельности, который был особенно популярен в Берлине среди молодых женщин. Его помыслами владела приводившая в отчаяние загадка: как прокормить семью[16]? В последний перед захлопыванием двери момент Вольфа вслед за неразрешимым ребусом окатили проклятьями, в которых отчетливо читались обида, зависть, ненависть к «безродному плутократу», одному из тех, кто сосет кровь из пострадавших на войне.

Не доверяя отчаянию, Мессинг направился по указанному адресу. Между тем предстартовое волнение все сильнее овладевало им. Скоро он потерял ориентацию, ноги переставлял механически, пока не обнаружил, что очутился в сквере, в котором когда-то малолетний тщедушный Вольф Мессинг прятался от здоровяка Вайскруфта.

Здесь Вольф впал в состояние столбняка…

– Вам плохо?..

Мессинг открыл глаза. Увидал жуткую картину: к нему склонилась напоминающая сову особа женского пола и пялилась через странного вида стеклышки, насаженные на красивую палочку. Он едва удержался, чтобы не вскрикнуть. Спасли остатки каталепсии, в которой Вольф пребывал.

У него началось бурное потоотделение, женщина внезапно отшатнулась, оттащила кудрявого матросика, пытавшегося схватить его. Матросик окончательно привел Вольфа в чувство. Взыграла классовая гордость, не позволившая беспризорнику из Гуры Кальварии, да еще запятнанному иудейским происхождением, пасовать перед буржуазным отпрыском чистых германских кровей. Тут еще к скамейке подскочил пузатый господин с золотой цепочкой на брюхе. Цепочка напомнила о господине Цельмейстере, сумевшем за то время, что он работал со Мессингом, в несколько раз увеличить ее толщину.

Прочь, наваждение!

– Спасибо, мадам, – ответил Вольф. – Что-то с сердцем. Теперь мне значительно лучше.

Вежливость порой способна творить чудеса. Когда же он достал из нагрудного кармана дорогостоящий батистовый платок и вытер обильно выступивший пот, его признали за своего и предложили помощь.

Он отказался, передохнул и бросился по указанному адресу.

Вольф застал любимую женщину дома. Она жила одна. Она не вышла замуж, она ждала его, она хранила верность. И вот Мессинг явился – в добротном костюме, на плечах пелерина, волосы до плеч. Он смотрел на нее, стоявшую у окна, сложившую руки на груди, страшно исхудавшую, окончательно повзрослевшую и необъяснимо мужественную, и вдруг решил, что прямо сейчас они отправятся в комиссариат и поженятся.

Казалось, она все поняла. Она зарыдала. Вольф подошел, обнял ее, напомнил, что она хорошая, добрая. Ханни, ты очень умная и стойкая. Превращать ли в прямую речь?

На следующее утро Ханна потащила Мессинга на первомайскую демонстрацию.

Вольфа представили как нового товарища, действовавшего за границей. Когда же он перевел с русского брошенную вскользь фразу, даже те, кто косо посматривал в его сторону, приняли за своего. Так Мессинг связал свою жизнь с красной звездой. Что касается свастики и «идеалов», этому посвящен особый рассказ, чтобы каждый мог убедиться, какая беда более других досаждает людям.

После митинга в цирке Буша люди стройными рядами, взяв друг друга под локти, двинулись на улицу, где их поджидали вооруженные кастетами и ножами фрейкоровцы. Перед самым выходом, когда поступила команда сплотить ряды, Гюнтер посоветовал Вольфу снять пиджак. В пиджаке неудобно сражаться.

– Гюнтер, – удивился Вольф, – нам придется сражаться?

– А ты как думал? – спокойно ответил калека.

– Чем же ты будешь крушить врага?

Он показал обе короткие культи.

Дело зашло слишком далеко – Мессингу сражаться было совсем не с руки. На нем был хороший костюм, ему следовало беречь лицо – вообразите всемогущего мага с синяком под глазом. Он спросил Гюнтера: можно ли незаметно покинуть цирк? Тот сухо ответил, что здесь никого не держат, а Ханни с упреком глянула на него и укорила за робость. Потом предложила подержать пиджак. Она полуобняла Вольфа и шепнула, что у нее завтра выходной.

– Дурачок. Я тебя больше не отпущу.

Это предложения