вечер, тянулся он недолго, как недолго тревожил взгляд оранжевыми вспышками, рождающимися на горизонте, потом вспышки эти сделались красными, воздух загустел, и за вечером, оказавшимся на удивление непродолжительным, на землю, на океан стремительно, одним разбойничьим махом опустилась ночь.

8

Бухту покидали утром, когда солнце уже поднялось над океаном, заиграло золотистыми красками, будто расплавленный металлический шар — глазам делалось больно… Но что там глаза!

В полдень солнце будет жарить так, что от рубки до носа корабля невозможно будет добежать без потерь — по дороге обязательно облезет физиономия, нос очистится, как перезрелый банан, кожа скрутится подобно древесной стружке, — солнце сжигает все живое беспощадно и в первую очередь человека: видать, светило считает двуногого виновным во многих грехах.

Если вечером вода в бухте, давшей им приют на время шторма, была сиреневой, полной нездоровых тропических красок, то сейчас она сияла яркими изумрудными оттенками, — где-то живой изумруд светился сильнее, где-то слабее, раз на раз не приходилось…

Берег с низкими, придавленными жарой домами был прозрачен, неровно подрагивал в струящихся парах воздуха, жил своей скрытной жизнью, — не было видно ни одного человека, все попрятались в тень, сидели под крышами, да в тени деревьев.

Громоздкий рефрижератор неуклюже развернулся, — бухта для него была маловата, опасно узка, но старый капитан, спокойно попыхивая трубкой, стоял рядом с рулевым матросом и подавал негромкие уверенные команды, он эту бухту знал — приходилось и раньше пережидать здесь штормы…

Рефрижератор, почти не совершая прохода по бухте, развернулся практически на месте, вокруг своей оси, в этом ему помог катерок-буксир, окрашенный в желтушный одуванчиковый цвет, — встал носом к выходу из гавани. Геннадий, закончив проверку штормового крепежа на катерах, пристроился к группе "командированных", столпившихся около борта, обнял за плечи сразу несколько человек:

— Ну что, единомышленники?

Охапкин неожиданно вскинулся и, не выдержав, засмеялся.

— Ты чего это?

— Да есть, Алексаныч, довольно толковое современное определение, что такое единомышленник…

— Ну?

— Единомышленник — это тот, кто готов вместе с тобою менять не только взгляды, но и носовые платки с галошами…

На лице Геннадия, будто отсвет, отброшенный водой вверх, возникла улыбка, — возникнув, тут же исчезла, не продержалась и мгновения.

— Тускло как-то, сухо и, прости, друг Охапкин, без выдумки.

— Ну-да, Алексаныч, нет таких препятствий, которые помешали бы нам свернуть себе шею…

Все засмеялись, а Москалев качнул головой и сказал:

— Грустно!

Глухо загудела машина в глубоком нутре рефрижератора, одуванчиковый буксир отлепился от большого, как скала, судна, и капитан, невозмутимо попыхивая трубкой, на малом ходу повел "скалу" к выходу из бухты.

По обе стороны рефрижератора, под самыми бортами, словно бы выплывая из-под днища, вспыхивали яркие изумрудные пятна, резвились весело. Из рубки выглянул дежурный штурман, ловко, будто циркач, съехал вниз по крутой лесенке, глянул за борт, — глубина справа была маловата, в дополнение к ней еще могла наползти из океана короста из мелких ракушек и мертвых, слипшихся в увесистые комки рачков, приклеиться к дну, и это надо было увидеть своими глазами… Вот штурман и покинул рубку.

— Каков прогноз? — выкрикнул Геннадий.

— Пока чисто, — ответил штурман.

— А впереди?

— И впереди чисто.

— Ба-6а-ба! — неожиданно воскликнул Охапкин. — Вы посмотрите, что справа по борту красуется!

А красовался там объеденный до самых хордочек и пленок, гладкий, будто приготовленный на выставку скелет акулы с грозно раззявленными челюстями и обсосанным по самую репку хвостом. Специалистами по акульим хвостам, как разумел Москалев, были крабы.

Видать, лакомая штука эта — хвосты акульи, плавники, мясистый верхний гребень, весь "ливер" этот любят не только не только люди, увлекающиеся похлебками из акульих плавников, но и крабы, грызуны-ракушки, медузы и разные зубастые рыбешки.

Из развезнутой пасти акулы торчал длинный синтетический хвост, опускающийся на дно… Внутри челюстей, застряв среди зубов, темнел кованый крюк с лихо откляченной бородкой, — именно на этот крюк Охапкин насадил кусок вонючего мяса, Иван узнал снасть, ткнул в нее указательным пальцем и произнес знакомо:

— Ба-ба-ба!

— Вот именно — ба-ба-ба! Это наша акула, — Баша похмыкал, — из которой нам не удалось приготовить плов.

— Лихо обглодали ее соотечественники!

— И соотечественницы тож… У них профессия такая — объедать все начисто. Как у современных банкиров и владельцев охранных предприятий и казино.

— Половину банкиров можно смело закопать в огороде — подкормить картошку, брюкву… чего еще бабы сажают? Все равно пользы от них никакой нету.

— Чего еще сажают бабы? Огурцы.

— Огурцы больше воду любят, чем подкормку.

Из-под носа рефрижератора выползла длинная волна, отбила полузатопленный акулий костяк в сторону.

Через полчаса рефрижератор уже находился в океане, на "маршруте", и капитан, скомандовав "Полный вперед!", дал максимальную нагрузку на главный судовой двигатель. Впрочем, вскоре сбросил обороты — слишком уж неувертливый и неудобный груз был прикручен к горбу его посудины, рисковать не стоило.

А с другой стороны, пока нет волн, пока океан ровный, как стол, можно идти на полном ходу (да и океан недаром зовется Тихим), но если попадется какая-нибудь длинная, плоская, похожая на доску волна, и такая же, как доска, твердая, — беды не оберешься.

Вкрадчивое шуршание под днищем судна оборвалось, был слышен лишь стук двигателя, доносившийся из распаренного чрева рефрижератора.

Скорее всего, на усередненном ходу придется топать до самого Чили. Интересно, слово "Чили" какого будет рода, мужского, женского или может, среднего?

Этого не знал никто в команде Москалева, да и в команде рефрижератора тоже. Впрочем, так ли уж это важно, какого рода далекая страна? Важно другое: она даст работу.

Вот это важно, это главное, а все остальное — ерунда, пустота, воздух, зажаренный на постном масле. Впрочем, стоп, постное масло — штука ценная. Если взять немного хлеба, в блюдце налить подсолнечного масла и посыпать его солью, можно очень недурно позавтракать, окуная кусочки хлеба в блюдце. И пообедать можно.

Ведь время "царя Бориса" какое? Под него очень точно подходит шутовская формула: "Дал бы кто взаймы до следующей зимы и позабыл об этом…"

Вот они и плыли в Чили, чтобы не брать взаймы, от радости, что будет работа, были готовы отбивать на палубе, прямо подле своих катеров, чечетку, петь песни, мечтать о сытой жизни, без революционного дурачества и встрясок, о тихом быте рядом со своими женами и детьми.

А ведь такое время стояло когда-то и у них на дворе, они очень неплохо жили, хотя и спотыкались иногда, и не всего было вдоволь, и на джинсы смотрели, как на желанную диковинку, — во Владивостоке джинсов, правда, было больше, чем в Москве (привозили моряки, которых здесь можно было встретить