Шрифт:
Закладка:
Он сделал еще шаг, и Леша подумал, что надо бы бежать, надо бы развернуться, подхватить детей, коляску, рвануть на лестничный пролет и бегом, бегом из дома, подальше отсюда, спастись. Но его мозг не слушался. Его мозг как будто сделался таким же поврежденным, как у жены.
Где-то за спиной, вдалеке, хлопнула дверь, и Леша услышал голос Лиды:
– Я вернулась! Все хорошо!.. А почему дети в коридоре?
Тогда Леша закричал:
– Бегите отсюда! Живее!
Он принял решение и сам шагнул к тестю, замахнулся, ударил кулаком в бородатое старое лицо с сигаретой во рту. Что-то обожгло его левое плечо, и Леша, проваливаясь в кроваво-молочный туман, успел увидеть нож.
А потом случился еще один глюк. Почти последний.
* * *
В этой потрепанной трешке, которую много лет назад получила от государства его мама, работавшая водителем трамвая и уж точно никогда не путающая право и лево, Леша остался с детьми один.
Лида, увидев лежащую на полу мать, окровавленного тестя и не менее окровавленного мужа, хлопнулась в обморок. Врачи увезли ее в больницу, где болезнь, усугубленная стрессом вперемешку с депрессией, дала о себе знать с новой силой. Лиду решено было оставить под присмотром на две недели.
Приехавшие же следователи как-то лениво и с черным юморком промеж официальных речей опросили Лешу: когда обнаружил, что предпринял, зачем полез на человека с ножом, е-мое. И все такое прочее. Леша отвечал, а в голове крутилась одна-единственная мольба, чтобы следователи не спросили про детей, откуда они, есть ли документы вроде свидетельства о рождении, или выписки из роддома, или чего там вообще предъявляют на малолеток. Следователи и не спросили. Один из них похлопал Лешу по плечу и сообщил, что вообще-то надо радоваться, что тесть не помер, иначе бы повесили непредумышленное, а так тянет на самооборону, хоть и с тяжкими. Леша путался в мыслях и ничего не понял кроме того, что его не посадят в СИЗО, а оставят дома с детьми. К добру или к худу – непонятно.
Тестя увезли в ту же больницу, что и Лиду. Впрочем, тещу отправили следом, потому что она до сих пор боролась за жизнь, организм у нее был крепкий, закаленный перестройкой и девяностыми. Умрет она только через два дня, но об этом пока еще никто не мог знать.
Создалось впечатление, что Лешу как будто специально бросили в квартире. После многочасовой суеты, болтовни и официоза входная дверь наконец закрылась, и Леша остался в тишине. Девочка давно уснула на диване в гостиной, а мальчик молча шевелил ручками в коляске.
Леша вынул мальчика, сменил подгузник. Как-то машинально нагрел молоко в бутылочке, покормил. После чего сам провалился в сон.
На две недели он взял отпуск. Навещал Лиду, которая лежала в больничной койке, похожая на еще одного ребенка: щуплая, сильно похудевшая, с заострившимися скулами и блестящим кончиком носа. Лида жаловалась, что не может запомнить расположение вещей в палате. Даже взять апельсины с тумбочки было для нее сложно: хотя тумбочка и была перед глазами, руки отказывались двигаться к намеченной цели. Отвернувшись от окна, Лида забывала об окне. Глядя на дверь палаты, Лида не могла понять, сколько до нее шагов, десять или, может быть, сто.
Рассказывая об этом, Лида плакала. А врач уже в коридоре объяснял Леше, что нужно потерпеть, поскольку нарушение хоть и носит физический характер, но хирургическим путем не исправляется.
Когда умерла теща, Леша организовал похороны. С Дальнего Востока приехали дальние же родственники, выпили на кухне и всю ночь травили байки, вспоминая тещу и – что немаловажно – тестя добрыми словами. Потом они уехали, оставив Лешу и детей наедине с пустотой.
Следующие дни все свободное время Леша занимался детьми. Кормил, выгуливал, показывал мультики, менял подгузники. Квартира вновь наполнилась запахом влажных пеленок, а веревки в коридоре прогибались под тяжестью выстиранного белья. Деваться было некуда, сбежать от этого тоже не получалось. Леша жил в странной тягучей реальности, в ожидании, когда вернется Лида. Без нее он не верил в происходящее.
Пить он стал меньше, но зато если уж пил, то не две-три банки пива, а сразу чистый виски, несколько бокалов, чтобы проваливаться в черное, без сновидений, состояние.
Потому что глюки за это время участились. Например, привиделось Леше, как дети ползают по потолку и смеются. Или как мальчик вылезает из кроватки, ползет в темный угол между шкафом и окном и возвращается, неся в зубах какое-то мертвое животное вроде крысы. Вдвоем с девочкой они съели животное, тихо хрустя костями и чавкая.
Еще девочка как-то залезла на кресло и, уставившись в зеркало, вычищала из глаз гной, который даже в темноте был ярко-желтого цвета. Катышки его падали на пол, мальчик подбирал и ел, опять же чавкая. На утро Леша не находил ни гноя, ни следов крови от съеденных животных. Видимо, мозг его был так же поврежден, как и мозг жены. А вот страх не исчезал. Постоянный страх остаться в глюках навсегда и больше оттуда не выбраться. Ему мерещился детский смех и чавканье в углах комнат. Мерещилось, что мальчик ест собственную ногу, запихнув ступню в рот, а девочка погружает пальцы в свои глаза. Глюки, глюки были вокруг, изматывали, от них спасали только алкоголь и монотонные обязанности – уборка, глажка, готовка. Работа пошла к черту, на звонки из офиса Леша почти не отвечал.
На исходе месяца Лиду выписали. Леша по такому случаю оставил детей с няней, а сам помчался в больницу. Всю дорогу Леше казалось, что от него попахивает детской мочой и памперсами, поэтому он открыл окна и проветрил салон прохладным весенним воздухом. На пассажирском сиденье лежал большой букет роз.
Лида ждала в палате, похудевшая, с бледной светящейся кожей, какая-то вся тонкая и воздушная, будто святая. Она взяла мужа под локоть и крепко сжала.
– Нам нужно налево, – сказала она, поворачивая направо от палаты.
– Зачем?
– Нужно, и все тут.
Леша не сопротивлялся. Они прошли по коридору, к лестничному пролету, мимо лифта. Когда спустились на второй этаж, Лида отцепилась от Леши и толкнула дверь плечом.
– Я сейчас.
Леша снова не возражал. Он остался ждать, усевшись на ступеньки. Мимо него несколько раз проходили люди. Леша позвонил няне, но та не брала трубку.
Может быть, надеялся
