Шрифт:
Закладка:
— Поступай как знаешь, но если тебе воткнут стилет меж рёбер, помни, что я предупреждал! — рассердился Кастор, уходя в перистиль.
IV
ЗА ВОСЕМЬ ДНЕЙ ДО ИЮНЬСКИХ КАЛЕНД
Кливус Аргентариус тянулась вверх по склону Капитолийского холма от Форума Цезаря, к которому вело множество крытых проходов, где теснились лавки ростовщиков и менял и откуда часто доносился звон монет, брошенных на специальный камень, чтобы по звуку определить, фальшивые они или настоящие. Только здесь и на соседней виа Сакра можно было увидеть столько серебра и золота.
Помпония сидела на широкой скамье возле прилавка ювелира, собираясь пополнить свою шкатулку с драгоценностями в ожидании, когда, наконец, похудеет и сможет обновить гардероб.
— Ходит много слухов о разводе Токула, — сообщила она Аврелию, критически рассматривая пару крупных серёжек в виде светильников. — Антоний Феликс недавно переехал к брату, и тут случился этот скандал. Поговаривали о супружеской неверности, но Авзония, жена Токула, смогла покинуть дом с небольшой рентой и нетронутым приданым, — пояснила она, со скучающим видом отодвигая скромные серьги.
Продавец, показав практически все свои запасы, не смог удовлетворить требования покупательницы и положил серьги в футляр.
— А покажи-ка мне вон тот браслет с аметистом, да, вон тот — на самом верху! — властным тоном потребовала матрона.
Продавец полез на верхнюю полку, при этом ни на мгновение не спуская глаз с унизанных кольцами рук покупательницы.
Многие годы работы научили его никому не доверять, особенно всяким богатеям, потому что именно они, полагая, будто их не заподозрят, легко распускали руки. А этой тучной матроне вообще ничего не стоит шутя упрятать любую безделицу в складках своей необъятной столы, которая вполне могла бы заменить велариум[20] во время гладиаторских боёв…
— Вот браслет, — сказал продавец и быстро пересчитал кольца, лежавшие на прилавке, желая убедиться, что их не стало меньше.
— Раб триклинарий Токула, — продолжала Помпония, — весьма дружен с моей новой косметичкой. Она сообщила мне во всех подробностях, что случилось недавно, но ещё до развода. Однажды вечером братья крупно поссорились, наговорили друг другу грубостей, а Феликс дошёл до того, что даже ударил Токула. Бальбина рыдала, а Авзо-ния ходила по дому бледная, как простыня.
— И чем всё закончилось? — заинтересовавшись, пожелал узнать Аврелий.
— Увы, не знаю, потому что в самый интересный момент раба, который подслушивал за дверью, застали, и он получил пять ударов плёткой.
— Значит, Авзония была любовницей деверя.
— А какая женщина устояла бы перед таким искушением! Феликс был удивительным красавцем, тогда как Токул… Ну, ты же видел его, не так ли?
— Меня удивляет, что после подобного происшествия тот оставил брата у себя дома, — заметил патриций, — и кажется ещё более странным, что отдал жене приданое, узнав о её измене…
— Может быть, у него не было доказательств, только подозрения. Или же он предпочёл открыть кошелёк, лишь бы не обрести славу рогоносца, что в Риме оказывается весьма тяжёлым бременем. Так или иначе, дело замяли, и Авзония ушла, забрав с собой только старую рабыню. И вскоре умерла в Байях от тяжёлого заболевания желудка.
Помпония выбрала, наконец, броский золотой браслет с малахитом, повертела его на руке, прежде чем договорилась о цене, и продавец с облегчением вытер пот со лба.
Когда они вышли из лавки, сенатор проводил подругу до элегантного лакированного паланкина и хотел было попрощаться с ней.
Как, разве ты не поужинаешь с нами? Мы с Сервилием приготовили тебе сюрприз! — столь решительно заявила Помпония, что патриций не смог отказаться.
— Хорошо, последую за тобой, — согласился он и направился через рынок к Форуму Августа, где оставил свой паланкин.
Он уже почти подошёл к нубийцам, как вдруг увидел в толпе возле храма Марса Ультора[21] Марка Валерия и, помахав ему, с широкой улыбкой направился навстречу.
При виде его старый приятель вскипел гневом и воскликнул:
— Не подходи ко мне, Аврелий! Подойдёшь, я за себя не отвечаю!
Сенатор обомлел от изумления.
— Валерий, ты что, сума сошёл! — проговорил он в полной растерянности. — Не из-за твоей ли сестры?
— Да я вне себя от одной только мысли, что хотел отдать её тебе в жены!
— Что на тебя нашло? Последний раз, когда мы виделись два года назад, то провели чудесный вечер у куртизанки Цинтии и немало выпили вместе…
— Многое могло случиться за эти два года, Стаций. Для тебя время течёт быстро — среди книг, женщин, пиров. А я, напротив, провёл эти годы на войне, где не было ни заботливых служанок, ни рабов, всегда готовых услужить по первому знаку, а рядом были только покрытые шрамами воины, что рискуют жизнью на поле битвы, чтобы позволить таким, как ты, нежиться в безделье… Да, я же забыл: утончённый сенатор Стаций не любит войну!
Аврелий слушал его одновременно потрясённый и огорчённый. Уже не впервые Валерий упрекал его за отсутствие интереса к воинской славе, но прежде это всегда были безобидные шутки, какими обмениваются друзья, высмеивая взаимные недостатки.
— Nulla salus bello — в войне нет спасения[22], — ответил, наконец, сенатор. — Это верно, я ненавижу грубый натиск рукопашной схватки, который многие находят таким возбуждающим, особенно когда видят его со стороны. Отправь меня сражаться, и я выполню свой долг, как делал это в прошлом, но не требуй, чтобы мне это нравилось. Я люблю разные запахи, Валерий, но война пахнет кровью, потом и грязью. Война воняет смертью!
— И потому ты остаёшься в стороне, но всё же пользуешься её плодами! — с презрением бросил ему в лицо полководец.
Публию Аврелию стоило немалого труда сдержать гнев. Если бы кто-то другой обратился к нему с такими словами, он тотчас схватил бы его за горло, требуя удовлетворения за оскорбление. Но стоя перед старым другом, он промолчал, заставив умолкнуть свою гордость.
