лице, посмотрел просветленными глазами на видневшуюся вдалеке остроконечную башню. Увенчанная рубиновой звездой, она смотрелась настолько величественно, что у Ильи перехватило дыхание. Солнечный свет, идущий с восточной стороны, наискось падал на звезду, казавшуюся такой маленькой отсюда, но огромную на самом деле, и зажигал ее ярким алым пламенем, как будто это горел маяк, негасимый ориентир для всех угнетенных народов.

Кремлевская Спасская башня с гигантскими часами посредине, как главный символ Советского Союза во всем мире, давно пропала из виду, а Журавлев все равно продолжал ее мысленно видеть, как если бы она все время стояла перед глазами. Сильно впечатленный увиденным, разительно отличавшимся от черно-белых фотографий в центральной газете «Правда», Илья далее ехал с тихой покойной улыбкой. Он ощущал во всем теле неимоверную легкость, а в душе, широко охватившей всю его сущность, необъяснимую одухотворенность, внутренне готовый отдать свою молодую жизнь до последней капли крови за счастье трудового народа.

А потом они проезжали мимо примечательного здания Большого театра, торжественно украшенного на портике колесницей, запряженной четырьмя лихими конями, которыми правил сам Аполлон. Илья узнал театр. Он видел его на цветной открытке, которую однажды показал ему фронтовой товарищ сержант Колька Ханин. До войны тот служил в театре осветителем сцены, а как только фашисты подошли к Москве, тотчас ушел добровольцем. На фронте он бережно хранил как память дорогую его сердцу открытку: так с ней и сгинул, пропав без вести во вражеском тылу во время разведки скоротечным боем.

– Журавлев, а ты знаешь, что каждый из коней имеет свое символическое значение? – неожиданно спросил Леонтий, лукаво поглядывая на него и, как видно, желая реабилитировать себя в глазах Ильи, незамедлительно просветил: – Первого коня зовут Эритрей, он олицетворяет собой восход солнца. Второго – Эфоп, что означает «пылающий, огненный». Третьего – Ламп, это как бы означает «сияющий, сверкающий», а четвертого коня зовут Филогей, он символизирует заход солнца.

Семенов назидательно поднял вверх левый указательный палец, сильно искривленный оттого, что однажды во время захвата одного бандита тот настолько рассвирепел от перспективы быть расстрелянным, что пытался его отгрызть, как будто он был зверь, а не человек.

– Вот такие дела.

А еще Илья от него узнал о том, что 28 октября 1941 года фашистский бомбардировщик сбросил на Большой театр 500-килограммовую бомбу, которая разорвалась в вестибюле, причинив зданию значительные повреждения. Также узнал, что во время войны в сквере находилась батарея зенитных пушек, оттого он сейчас и имеет столь неухоженный вид, но в скором времени все изменится и сквер будет выглядеть прекраснее прежнего.

Пока исконный москвич Семенов, воодушевленный тем, что нашел прилежного слушателя, рассказывал об этом, а Илья, сильно пораженный его знаниями, с уважением глядел на него распахнутыми глазами, слегка приоткрыв рот, они незаметно подъехали к трехэтажному желтому зданию.

– Вот мы и прибыли, – сказал Семенов и указал своим искривленным пальцем в окно на пришпиленную на стене табличку «Улица Петровка, 38». – Здесь и находится наш МУР. Прошу любить и жаловать.

Дружески хлопнул Илью по плечу и первым уверенно направился к подъезду, в категоричной форме отказав Журавлеву вправе нести собственный чемодан.

– Ты у нас желанный гость, и этим все сказано.

Спорить по столь незначительному поводу было бы опрометчиво, и Илья заспешил следом за расторопным приятелем, с любопытством разглядывая приземистое здание. Чувствуя себя неуверенно в легендарных стенах, он с заметным волнением поднялся за Семеновым на второй этаж. Остановившись возле комнаты под номером 64, Леонтий радушно распахнул скрипнувшую старинными петлями дверь, громко крикнул внутрь помещения:

– Копылов, встречай гостя! – и по-хозяйски подтолкнув в спину нерешительно застывшего в дверях Илью, вполголоса промолвил: – Чего ты как неживой?!

Макар Копылов находился в кабинете один. Он сидел, низко склонившись над столом, и задумчиво жевал дужку очков, с прищуром вглядываясь в лежавший перед ним густо исписанный листок бумаги. Услышав голос Семенова, он по-петушиному стремительно вскинул лысеющую голову, быстро надел очки и сразу же заулыбался, разглядев Журавлева. Подверженный профессиональной привычке скрывать документы, Макар машинально перевернул лист обратной стороной вверх, поднялся и, радушно распахнув руки с тяжелыми лопатообразными кистями, как у деревенского кузнеца, пошел навстречу.

– Это хорошо, что тебя прислали, – сказал он, и по его доброжелательному голосу Илья даже ни на миг не засомневался, что его слова искренни. – Ты человек еще не совсем испорченный оперативной работой, поэтому характер твой пока еще открытый, будешь на спецзадании выглядеть достоверно. Тебе по большому счету и врать-то не придется. Так что в случае чего… – после этих слов, неосторожно вырвавшихся из уст Макара, он три раза демонстративно плюнул через левое плечо, – не дай бог, конечно, тебе на том свете оправдываться в своих грехах точно не придется.

Он подошел и крепко обнял Илью, коснувшись своей козлиной бородкой, как у Дзержинского, его щеки. Потом отодвинул от себя парня на вытянутые руки, как бы рассматривая его со стороны, и уже по-мужски протянул руку.

– Ну, здорово, Журавлев.

Как и в прошлый раз, когда он приезжал во главе оперативной группы в Тамбов, Илья с уважением почувствовал его крепкое рукопожатие. Да оно и неудивительно, потому что старший оперуполномоченный отдела по борьбе с бандитизмом капитан Макар Копылов два года подряд становился чемпионом области по самбо среди сотрудников НКВД.

– Проходи, – он приобнял напрягшегося от его слов парня за плечи и увлек к столу.

Там он заботливо усадил Илью на стул, а сам боком присел на край стола. Его лицо, минуту назад казавшееся добродушным, вдруг стало суровым, заметнее пролегли носогубные складки; Копылов нахмурился, его лохматые брови тотчас вплотную сдвинулись над переносицей – без труда можно было догадаться, что разговор предстоит серьезный.

– Значит так, Илья, – начал он говорить неторопливо, чтобы вновь прибывший оперативник, совсем еще далекий от уголовного дела, которым ему предстоит в скором времени заняться, быстро усвоил необходимые сведения. – В мае в Ярославле неизвестные преступники до смерти забили юную продавщицу из продовольственного магазина и пришедшую за покупками женщину в возрасте, супругу известного местного профессора Серебрякова. Их забили дубовой разделочной доской. А продавщицу по имени Елизавета дополнительно ударили в сердце кухонным ножом для резки продуктов.

Местная дворничиха вроде бы заметила, когда она выбегала из дома, что от магазина быстрыми шагами уходила какая-то, по ее словам, высокая