«Ясный берег» — то, что многие люди в ней написаны невыразительно. Все эти люди были мне нужны для выявления главной мысли повести, но слабая техника письма сделала их бледнее и малокровнее, чем они есть в действительности, и потому эти люди выглядят незаконными жильцами на Ясном берегу.

Я не уверена, что герои наших произведений должны говорить чистейшим литературным языком, как того требуют некоторые рецензенты, редакторы и читатели. Если широко бытует в народе какое-то новое слово — не обедняем ли мы героя, отнимая у него это слово и давая взамен общелитературное, п р а в и л ь н о е  слово? Мне кажется — обедняем. И не только героя, но и эпоху, и родной наш язык.

Я имею в виду не жаргон, не «блатные» словечки, не отмирающие архаизмы, а то новое, что органически вносится временем в общенародный язык.

Пуризм редакторов, требующих от литературных героев идеально правильной, издавна литературно узаконенной речи, красным карандашом подчеркивающих в рукописи каждое слово героя, не отвечающее традиционно-литературной  з а к о н н о й  речи, — не препятствует ли этот пуризм развитию русского языка, пополнению его новыми словами, органически рождающимися в нашем обществе?

Некоторые критики очень не любят, когда у положительного героя имеются хотя бы самые незначительные отрицательные черты. Эти критики требуют, чтобы положительный герой был человеком абсолютно гармоническим, без сучка, без задоринки. Боясь нареканий со стороны таких критиков, многие редакторы идут еще дальше, они хотят, чтобы вообще у героев не было никаких недостатков, чтобы все как есть герои были стопроцентно положительные и стопроцентно гармонические. Красный карандаш бдительно отмечает каждый промах героя, каждый неправильный его шаг, даже каждую выпитую героем рюмку водки…

Я уважаю красный карандаш, но не верю, что мыслимо написать произведение, где все герои положительные. Не верю и не понимаю, зачем нужно такое произведение, чем оно помогает выполнению общенародных задач.

Если решительно все герои являются носителями высочайших душевных качеств, то — при единстве миропонимания и общности жизненной цели — между ними невозможны сколько-нибудь серьезные столкновения. Вместо рабочего коллектива, в поте лица, в трудах, в преодолении препятствий делающего свое дело, получается некий ангельский хор, состоящий из одних сладчайших теноров.

Но в жизни нет ангельского хора, и это очень хорошо. В жизни одни люди совершают ошибки, другие их поправляют, — поправляют порой не очень-то ласково, наше время горячее, страдное. Сплошь и рядом случается, что человек, только что исправивший ошибку своего товарища, сам впадает в ошибку, и его поправляют другие, — может быть, поправляет тот самый человек, которого он когда-то исправил… В жизни, в общем горячем труде — столкновение воль и характеров, борьба, преодоление трудностей, и это очень хорошо, потому что если нет борьбы и преодоления трудностей, то нет движения вперед. В жизни люди, связанные единством миропонимания и цели, все же поют разными голосами, имеют разные вкусы, наклонности, черты характера. «Нежные! Вы любовь на скрипки ло́жите. Любовь на литавры ло́жит грубый», — писал Маяковский. (Кстати, переложение любви на литавры тоже подразумевает натуру музыкальную…) Одни сочувствуют тем, кто «ло́жит» (хорошее слово!) любовь на скрипки, другие — тому, кто на литавры… Точки зрения на то, какие свойства в том или ином человеке положительные, а какие отрицательные, — эти точки зрения не всегда одинаковы даже у людей с одинаковым миропониманием.

Критики резко осудили Листопада, директора Кружилихи, за то, что он не ходил с женой в театр. (Это в годы Отечественной войны, когда от директора оборонного завода требовалось напряжение всех сил и способностей.) Жене хотелось пойти с мужем в театр, посидеть с ним вечером, она страдала, что муж пропадает на заводе. Если бы он сам страдал от необходимости так много бывать на заводе, ей было бы легче, но он не страдал, он шел на завод с радостью, там была самая главная его жизнь, и жене это было невыносимо тяжело. Критики были на стороне жены, они обвиняли Листопада в нечуткости, нечеловечности, в том, что он любит жену не так, как обязан любить передовой человек социалистического общества, в том, что он не умел создать в своей жизни гармонию между личным и общественным, в том, наконец, что он не повышал свой культурный уровень посещениями театра…

Я на стороне Листопада. Его ошибка в том, что он женился на женщине недалекой и душевно пассивной, но, ошибившись, он после этого не дал этой женщине повиснуть гирей у него на ногах…

Вот лежит груда материала: наблюдения, впечатления, воспоминания о людях, прошедших перед тобой за твою жизнь, мысли твои и твоих современников. Это — сырой материал, руда, которую надо плавить, и отливать, чтобы получилось нечто, что ты намерен сделать.

Уже как будто совсем ясна поставленная задача; как будто совсем отчетливо представляешь себе людей, которые будут жить в твоей книге, их характеры, их поступки, события, происходящие с ними; и тогда встает новая задача — сюжет; расстановка событий, проявление характеров в этих событиях.

Очень важная вещь — сюжет. И тут, на мой взгляд, много у нас недоговоренности, неясности.

Что понимать под сюжетом?

Во многих наших литературных кружках и консультациях до сих пор излагают сюжет как нечто обособленное от материала, как нечто подчиняющее себе материал, — дескать, чтобы произведение читалось с интересом, в нем должен быть правильно построенный сюжетный костяк: завязка, развитие, кульминация (когда, по представлению оракулов «сюжетного костяка», у читателя от заинтересованности глаза лезут на лоб), развязка. Хорошо, дескать, если читатель заинтригован, если он нипочем не может догадаться, чем же это все кончится.

И некоторые авторы — и не только молодежь из литературных кружков — попадаются в лапы «костяка» и строят фальшивое здание из придуманных событий, желая удержать читателя искусственным путем.

Мне кажется, что тут какое-то недоразумение. Русской литературе никогда не было свойственно преклонение перед сюжетом во имя сюжета. Никогда русская литература не подчиняла сюжету свой материал, но всегда подчиняла его идее.

Горький пишет:

«Плана никогда не делаю, план создается сам собой в процессе работы, его вырабатывают сами герои. Нахожу, что действующим лицам нельзя подсказывать, как они должны вести себя… Автор берет их из действительности, как свой материал, но как «полуфабрикат». Далее он «разрабатывает» их, шлифует силою своего личного опыта, своих знаний, договаривая за них несказанные ими слова, довершая поступки, которых они не совершили, но должны были совершить по силе своих «природных» и «благоприобретенных» качеств. Здесь место «выдумке» — художественному творчеству. Оно будет более или менее совершенно тогда, когда автор договорит и доделает своих героев в строгом соответствии с их основными свойствами».

В лучших произведениях сюжет создан так, что вы