Шрифт:
Закладка:
Для женщин, подобных миссис Мелькорт, брак — это некая стратегическая игра, а я близко не подхожу к тому, чтоб иметь шансы на участие в этой борьбе.
— Чем скорее мы поженимся, тем скорее Хелен и Артур придут к тому, чтобы полюбить тебя, — сказал Мэттью, — Тебе не следует волноваться.
— Нам обоим следует волноваться.
Он легонько толкнул меня локтем: — Нас не застукают.
— Это не единственное, чего надо бояться, Мэттью.
Он отодвинулся назад, на свой край кровати: — Чего же тогда бояться надо?
— Наша жизнь изменится — и твоя жизнь, и моя.
— Изменится к лучшему, — сказал он.
— Что будет, если я не смогу больше работать? — спросила я.
Он повернулся на своей подушке так, чтобы смотреть прямо на меня: — Этого не произойдет. Я этого не допущу.
— У тебя может не остаться выбора. выбора может не остаться у меня.
На это он ничего не ответил.
Теперь, когда мы вместе на этом ненадежном спасательном плотике, я не могу понять, как я вообще додумалась до того моего первоначального плана… Но и нынешний наш план, однако, не лучше — Венчаться под вуалью лжи и обмана…Долгое время я вообще не задумывалась о возможности выйти замуж, но вот это вот все — совсем не то, как я хотела бы начать совместное плаванье.
Кроме того, был еще один вопрос. Я смущаюсь об таком даже в дневник записывать, но на самом деле я не знаю, какие чувства Мэттью ко мне испытывает. Я знаю, что он страстный. Я знаю, что он добрый. Я знаю, что он не унывает и верит в то, что мы сумеем построить совместную жизнь, но прийти к этому соглашению нас вынудил наш будущий ребенок. Я не могу не задаться вопросом: а не чувствует ли он, что пойман в ловушку? Я это чувствовала в глубине души.
Я не знаю, любит ли он меня, и я не могу себя заставить спросить его об этом, потому что не хочу знать ответ.
Сентябрь 1944
Люди. Теперь она никогда не оставалась одна, все время около нее были люди. Глядели на нее или, что было еще хуже, сидели с ней рядом. Все они хотели держать ее за руку, а она этого не хотела, но у нее не было сил оттолкнуть их прочь. Вместо этого она просто сидела, расстелив на коленях один из джемперков Робина, и не отрываясь смотрела в стену, в одну и ту же точку.
Это было чернильное пятно, она была практически уверена. За прошедшие три недели форма этого пятна стала настолько знакома, словно она с ним сроднилась. В другое время и в другом месте она бы, возможно, попросила мистера Гиллигана отскребсти эту полосу обоев и переклеить другие, но теперь она выяснила, что это пятно многое упрощает. Когда она сосредотачивает на нем взгляд, ей не приходится думать.
Ей нужно было отдалиться от всего этого — но тяжкий туман висел вокруг нее, порой сгущаясь вокруг нее так плотно, что она с трудом могла дышать. Из-за этого мир вокруг стал настолько замедленным.
Откуда-то из глубин этого тумана сознание Дианы запечатлевало то, как открывалась, то закрывалась дверь в детскую комнату. На чайном подносе звенел фарфор. До нее доносился запах тоста и яичницы. Две женщины перешептывались.
— Диана, здесь мисс Аддертон, она принесла тебе завтрак на подносе.
Диана оторвала взгляд от своего пятна, подняла глаза вверх и обнаружила, что над ней стоит ее золовка — руки стиснуты, лицо измученное.
— Я принесла для вас несколько яиц, мисс Саймондс, — скзала мисс Аддертон с деланной жизнерадостностью, — Настоящих яиц.
— Вкуснятина, да? — спросила Синтия.
Диана позволила своему взгляду снова зафиксироваться на пятне, пальцы ее вновь принялись ощупывать вывязанные узоры джемперка, — Я не ребенок.
Ее золовка от удивления выпрямилась: — Нет, ты не ребенок.
Когда Диана не ответила, Синтия продолжила: — Однако ведешь ты себя как ребенок.
Кулаки Дианы сжались крепче.
— Тебя постигла огромная утрата. И все это понимают. Однако сейчас много людей страдают не меньше. Некоторые из них — В этом самом госпитале. Твой долг…
— Мой долг был перед моим сыном. Предполагалось, что я сберегу его, — сказала она.
— То, что произошло с Робином, — большая трагедия, — Синтия попыталась вновь.
— Он умер из-за моего сада. Из-за того, что я поленилась спрятать ключи. Он умер потому, что я не выполола аконит, хотя прекрасно знала, насколько смертельным это растение может быть. Он умер из-за меня.
Комната погрузилась в гробовое молчание.
— Ты не в себе, Диана, — сказала Синтия.
Да, и она, вероятно, не придет в себя никогда. Робин — он был тем, что было хорошего в ее жизни, — напоминанием о довоенном прошлом, а также предвестником будущего. Она изливала на него всю свою любовь. Она говорила себе, что держит его возле себя потому, что Мюррей ненавидел свои школьные годы, но истинные причины лежали куда глубже. Она верила, что если она будет рядом, то сын будет цел.
В конце концов, тогда сделать ничего она так и не смогла.
Робин в сознание так и не пришел. Доктора не смогли ничего сделать, чтоб его спасти. Не помогло и то, что весь особняк был полон медицинского персонала. Ее прекрасный мальчик умер ночью, когда она сидела, молча склонившись над ним.
— Я бы хотела, чтобы меня оставили одну, пожалуйста, — прошептала она стене детской комнаты.
Она услышала, как мисс Аддертон ставит посуду с нетронутой едой обратно на поднос. Но, судя по звуку шагов, из комнаты вышел лишь один человек.
— Ведь не повторится снова то же самое, что и с Мюрреем? — спросила Синтия.
Диана медленно повернула голову: — Что?
Ее золовка выдохнула: — То, как ты горюешь, Диана, это чересчур. Все это безвылазное обитание в детской комнате, словно мисс Хэвишем. мисс Аддертон говорит, ты несколько недель ничего толком не ела. А судя по тому, в каком состоянии твои волосы, до внешнего вида тебе больше дела нет.
— Не ты ли старалась заставить нас всех отдать все для фронта, все для победы?
— Ты ведешь себя непристойно, — сказала Синтия.
— Я горюю по моему сыну, — сказала Диана.
Синтия воздела руки: — Горюешь точно так же эгоистично, как всегда!
Диана вскочила на ноги, джемперок Робина чуть было не соскользнул на пол, но она подхватила его и потрясла им перед собой: — Его больше нет!
— И моего брата тоже больше нет, и сестры рядового Уилторпа, и сына миссис Джордж, у огромного множества людей тоже нету больше тех, кого они любили, — доказывала Синтия, — Не нормально то, как ты запираешься на долгие недели, когда происходит что-нибудь плохое.
— Не тебе указывать мне, как горевать мне по моему сыну, — огрызнулась Диана.
