Розанов даже заявлял, что антипатия иерархов церкви к браку — «как „дикое мясо“ на организме, выньте его из церкви, и вам для этого не придется разрывать риз церковных», применяя к воззрениям церкви на брак одержимость fin de siècle болезнью и телесным распадом. Смысл метафоры заключался в том, что церковь как институт больна, поскольку она рассматривает секс и деторождение как нечто сомнительное. Первый программный доклад Розанова по теме начинался с замечания, что церковь считает брак болезнью: «это как „коховская палочка“, капсулировавшаяся в заболевших было, но выздоровевших легких. Она есть, и она болезнетворна, смертоносна для существа легких: но она капсулировалась, т. е. со всех сторон окружилась непроницаемою тканью».

Хотя на собраниях Розанов и Мережковский были союзниками, отношение последнего к идеалу «девства» было двойственным. Мережковский, как и Соловьев, был мыслителем апокалиптического толка, то есть по сути он выступал против прокреативной религии. В обсуждении программного доклада иеромонаха Михаила Розанов заявил о своем расхождении с Соловьевым, напомнив аудитории, что философ отдавал эротической любви предпочтение над деторождением. Несколькими годами позже в «Уединенном» он критиковал Мережковского за то, что тот отвергает «„семью“ и „род“, на которых все построено». Но как духовенство, вероятно, отказывалось от идеала «девства» ради сближения с интеллигенцией, так и Розанов не обращал внимания на расхождения с Мережковским, борясь с церковью.

В действительности Мережковский, по всей видимости, гораздо ближе был к архимандриту Антонину[263], взгляды которого на деторождение определялись Апокалипсисом. Развивая ссылку Антонина на Откровение на первом собрании о браке, Мережковский сказал, что «абсолютный, хотя еще и не открывшийся, а только апокалипсический идеал христианства — есть девство». Это было на двенадцатом собрании, а на шестнадцатом и последнем он напрямую заявил о своем несогласии с Розановым: «В чем сущность Апокалипсиса? В откровении о конце мира. Мало того, Розанов ставит вопрос с точки зрения продолжения рода человеческого. И это позитивное самоощущение бесконечного продолжения мира — коренная неправда Розанова, коренная неправда многих».

<…> Другим светским оппонентом Розанова на собраниях был Минский, литературный союзник Мережковских в 1890-е гг. и партнер Гиппиус по любовным треугольникам. Минский противопоставлял ветхозаветному прославлению брака у Розанова идеал романтической любви в европейской литературе, отдавая предпочтение христианскому мистицизму над библейским как одному из источников куртуазной и романтической любви. Минский считал куртуазную любовь (как правило, целомудренную и бездетную) светским эквивалентом христианского безбрачия. Его взгляды на «девство», под которое он подвел светский базис, оказались неприемлемы для духовенства, поскольку они ниспровергали чистоту идеала монашества. Особенно их беспокоил эротический подтекст целомудрия в рыцарский век, связанный с культом Мадонны. Минского, по — видимому, оскорбляло отсутствие эстетической утонченности у Розанова: он заявил, что Розанов, может, и понимает Ветхий Завет, как никто другой, но он не в состоянии понять «мистическую розу добродетели на груди церкви». Добавим, что вместо метафорического осмысления женской груди как розы Розанов предпочитал фетишизировать набухшие женские соски — как источник питания, а не красоты. Несмотря на чувствительность Розанова к запахам, он не в состоянии ощутить мистический аромат розы, говорил Минский, вероятно иронически намекая на одержимость Розанова запахом половых органов и телесных выделений [МАТИЧ. С. 51 и 54].

Как своего рода «розановский парадокс» отметим то важное обстоятельство, что стойкость Розанова, мужественно противостоявшего в полемике на Собраниях граду сыпавшихся на него обвинений в кощунстве и еретичестве, подпитывалась явной поддержкой со стороны «молчаливых слушателей». Заединство Розанова с представителями либерального православного духовенства и академической профессуры, стремившимися к обновлению церковной жизни, особенно проявилось в последующие годы. По сути Розанов был самым откровенным критиком церкви на собраниях, хотя у него было намного больше связей с духовенством, чем у других участников-мирян.

Корреспонденция В. В. Розанова показывает, что в ходе событий 1905–1907 гг. частное сближение либерального духовенства и академ-профессуры с «неохристианами» переросло в близость интересов церковно-реформаторского плана. Например, подготовка и публикации статей по темам «брак в христианстве», «женатый епископат», «вто-робрачие священства», «институт патриаршества» в 1905–1906 гг. осуществлялись В. В. Розановым и профессором СПб Духовной академии Н. Н. Глубоковским совместно. В. В. Розанов (как и с другими корреспондентами, в т. ч. из среды монашества) обсуждал с профессором темы пола, семьи и брака, настаивал на десакрализации чина Таинства Брака в исторической Церкви. Оба были уверены в канонической необоснованности в России как патриаршества, так и черного (неженатого) епископата. Н. Н. Глубоковского, как и многих, волновало то, что белое духовенство оттеснено от управления Церковью, что мирян не хотят допускать на Поместный Собор. Н. Н. Глубоковский в письмах <…> присылал Розанову для подтверждения в печатных статьях этого мнения — документы и неофициальные сведения из церковной жизни, прося при этом не упоминать, откуда они добыты. Тезисы ученого становились аргументами в статьях В. В. Розанова. В. В. Розанов также прибегал к публикации писем Н. Н. Глубоковского в виде заметок и статей. Профессор по возможности наставлял его и в области прошлой и современной церковной истории. Факт духовной близости этих деятелей на поприще обновления Церкви и церковно-государственных отношений говорит об атмосфере общего критического настроя российского общества по отношению к состоянию дел в Русской Церкви.

<…>

Та часть вопросов дискуссии, которая не получила ответа на собраниях, в 1907 г. была развернута <…> «неохристианами» в печати — как дискуссия о действенности церковных Таинств, в том числе Таинства брака. Благодаря В. В. Розанову и протоиерею Александру Устьинскому, теотезировавшему, в меру своих возможностей, религиозный поиск «неохристиан», часть клириков-«реформаторов» заинтересовалась предлагавшимся <ими> решением вопроса о браке и семье в христианстве. В. В. Розанов, находя поддержку и внимание со стороны отдельных молодых клириков, при активной помощи протоиерея А. П. Устьинского, в течение нескольких лет последовательно излагал проблему в печати, и с годами она повлияла на отношение либерально настроенных клириков к единобрачию православного священства и безбрачию епископата. Реформистские по содержанию статьи в периодической печати муссировали вопрос о церковной реформе в этой области. Разработанный В. В. Розановым тезис доктрины «нового религиозного сознания» о поле и браке в христианстве фактически был подготовлен в тесном сотрудничестве с А. П. Устьинским, которого, вследствие его публичных размышлений от лица церковнослужителя на тему обновления церковного христианства, можно назвать религиозным реформатором и первым «обновленцем» из числа священнослужителей РПЦ. А. П. Устьинский принял метафизику «нового религиозного сознания», всю жизнь придерживался радикальных взглядов на церковное обновление и, несмотря на осуждение его статей Церковью в 1902–1903 гг., продолжал публиковаться, в том числе и после февральской революции 1917 г. Имя А. П. Устьинского было авторитетом для отдельных молодых священников в 1905–1907 гг.

<…>

Списавшись в 1898 г. с В. В. Розановым, А. П. Устьинский