Шрифт:
Закладка:
Тем вечером он допоздна засиделся с отцом, после того как женщины разошлись по спальням. Да, по спальням, но не ко сну — ручаюсь вам, что седая мать ни на мгновение не сомкнула глаз, пока на улице не забрезжили первые лучи хмурого осеннего дня, а Бесси, лежа без сна, слышала тяжелые неторопливые шаги: вот дядя поднимается наверх, достает старый чулок, служивший ему банком, оттуда достает золотые гинеи… На миг он остановился, но тут же продолжил счет, словно решив одарить сына по-царски. Еще одна длинная пауза, во время которой девушка смутно различала какие-то слова: совет ли, молитву ли, — ибо голос принадлежал ее дяде. Вскоре все стихло — мужчины отправились спать. Комнатка Бесси отделялась от спальни кузена лишь тоненькой деревянной перегородкой, и последним звуком, что различила она, прежде чем ее уставшие от слез глаза наконец сомкнулись, — это мерное позвякивание гиней, точно Бенджамин играл отцовским подарком в расшибалочку.
Утром он уехал. Бесси до смерти хотелось, чтобы он попросил ее хоть немного проводить его по дороге до Хайминстера. Девушка проснулась ни свет ни заря, заранее сложила одежду на постели, но приглашения так и не последовало, а без него пойти она не могла.
Осиротевшие домочадцы старались держаться мужественно и с небывалым рвением погрузились в дневные труды, но почему-то, когда настал вечер, оказалось, что сделано ими совсем немного. Нелегко работать с тяжестью на душе, и кто скажет, сколько тревог, забот и печали унес каждый из них в поле, за прялку, в коровник. Прежде Бенджамина ждали домой каждую субботу, ждали, хотя он мог вовсе и не прийти, или же, если и приходил, разговоры велись такие, что визит этот не был в радость. Но все равно он мог прийти и все могло быть хорошо, и тогда, на закате дня, как счастливы были эти простые люди. Но теперь он уехал, наступила унылая зима, зрение стариков все слабело, и, как бы ни старалась Бесси весело щебетать, словно ни в чем не бывало, вечера на ферме стали долгими и безотрадными. Да и писать Бенджамин мог бы почаще — так думал каждый в доме, хотя, выскажи кто эту крамольную мысль вслух, двое остальных яростно ополчились бы на него.
— Ручаюсь, — с чувством сказала девушка, набрав по дороге из церкви букет первых подснежников, что проклюнулись на солнечных и защищенных от ветра склонах холмов, — что никогда не будет больше такой отвратительной, унылой зимы, как нынешняя.
За последний год Натан и Хестер неузнаваемо переменились. Прошлой весной, когда Бенджамин еще подавал больше надежд, чем страхов, его отец и мать выглядели как крепкая пожилая пара, вполне работоспособная. Теперь же (и виной тому было не только отсутствие сына) оба они казались дряхлыми и слабыми, точно каждодневные заботы стали для их плеч слишком тяжкой ношей. До ушей Натана действительно долетели поистине горестные вести о единственном сыне, и старик с сумрачной торжественностью пересказал их жене, особенно напирая на то, что все это слишком ужасно, чтобы быть правдой; не мог он поверить, что их мальчик и вправду такой дурной! От бесконечных слез глаза несчастных родителей иссохли и ввалились, и старики долго сидели бок о бок, вздыхая и не смея даже взглянуть друг на друга, а потом Хестер сказала:
— Не надо ничего рассказывать девочке. Юные сердца так легко разбиваются, и она еще, чего доброго, вообразит, будто все это правда. — Сдавленные рыдания оборвали голос несчастной матери, но она взяла себя в руки и продолжила: — Да, не надо ничего ей говорить. Он раньше ведь был так к ней привязан, и, если она не перестанет хорошо думать о нем и любить его, возможно, ее молитвы еще выведут его на верный путь.
— Да услышит Господь твои слова! — откликнулся Натан.
— Господь да услышит их! — в страстной мольбе простонала Хестер, повторила эти заветные слова еще раз, но увы: напрасные упования.
Чуть позже, словно не в силах молчать, она добавила:
— Какое гадкое место этот Хайминстер! Где еще услышишь столько всяких глупостей. Хоть одно хорошо — Бесси ничего этого не слыхала, а мы не верим.
Но если они не верили слухам, то отчего же были такими печальными и изнуренными, выглядели гораздо старше своих лет?
Прошел еще год, настала новая зима, еще тоскливее предыдущей, а весной вместе с подснежниками появился и Бенджамин — испорченный легкомысленный юнец, сохранивший еще, однако, довольно былой привлекательности и развязно-непринужденных манер, чтобы пустить пыль в глаза тем, кому в новинку печать, которую Лондон накладывает на беспутных молодых людей из провинции.
В первый миг, когда он только появился на пороге чванливо-напыщенной походкой и с выражением небрежного безразличия, отчасти напускного, отчасти настоящего, его престарелые родители преисполнились благоговейного восторга, словно перед ними предстал не родной их сын, а самый настоящий джентльмен, но безошибочный природный инстинкт очень скоро помог им распознать, что все это фальшиво.
— И что он только имел в виду, — сказала Хестер племяннице, едва они остались одни, — этими своими замашками? И слова он выговаривает так жеманно, словно ему подрезали язык, а не то и того хуже — трещит как сорока. Охо-хо! Лондон портит человека не хуже августовской жары. Каким красавчиком он был, когда уезжал, а теперь-ка погляди только на него — вся кожа в складках и морщинках, точно первая страница прописей.
— А мне кажется, милая тетя, он выглядит куда краше с этими новомодными усиками! — заявила Бесси, заливаясь краской при воспоминании о поцелуе, что кузен подарил ей при встрече.
Бедняжка верила, что этот поцелуй свидетельствовал о том, что Бенджамин, несмотря на долгое молчание, все еще видел в ней свою нареченную невесту. Многое в нем очень не понравилось родителям и кузине, хотя они никогда не обсуждали этого между собой, но все же кое-что пришлось по вкусу, а более всего то, как мирно и тихо проводил он дни в Наб-Энде, не гоняясь за обществом, куда так стремился раньше, когда под любым предлогом
