— Подойдёт? — спросил он. — Нормально?

Герберт огляделся. В номере имелось окно, выходящее на долину. Он подошёл к нему и раздвинул занавески. Лучи сурового солнца падало прямо внутрь комнаты, плюясь ему в глаза. Жгучие солнечные лучи создавали световое шоу из миллионов пылинок, медленно кружащихся в неподвижном воздухе.

В комнате стояли: старый стол, шкаф неизвестного происхождения, несколько стульев и кровать без матраса и простыней.

— Я принесу постельные принадлежности, — сказал владелец. — Вернусь через мгновение.

Не дожидаясь ответа, он спустился вниз и вскоре появился снова. Толстяк принялся застилать постель, закончив тем, что положил на неё типичное немецкое пуховое одеяло, которое, как Герберт был уверен, ему не понадобится в здешнем климате.

— Извините за беспорядок, — объяснился владелец, — но у меня здесь почти никогда не бывает гостей.

— Комната и так мне подходит, — сказал Герберт. — Мне многого не требуется, я всё равно буду находиться, в основном, снаружи. Мне просто нужно где-то спать и хранить свои вещи.

Снова выглянув в окно, он указал пальцем вдаль и спросил:

— Разве это не Тёмный Холм, вон там?

Владелец фыркнул.

— Да, это Дункельхюгель[9], Тёмный Холм. Вы бывали здесь раньше?

— Нет, не бывал, — ответил Герберт, но объяснять свои познания не стал.

— Вам нравится нетронутая природа, — сделал ещё одну попытку толстяк. — Настоящий горожанин, да?

Герберт улыбнулся, но безо всякого веселья.

— В некотором смысле, да, — сказал он. — Я писатель. У меня куча проблем с желудком, нервами и тому подобным. Доктор сказал, что я слишком много работаю, и посоветовал мне немного подышать свежим воздухом. Поэтому я решил на некоторое время удалиться в какую-нибудь забытую, маленькую деревню и хорошо отдохнуть. Я, вероятно, буду работать по вечерам, когда станет прохладнее, но в основном я буду просто гулять и бездельничать. В любом случае я сам хозяин своему времени.

— Забытая маленькая деревня, очень удачный выбор, — прокомментировал владелец. — Летом здесь жарко, как в аду, а зимой холодно, как на Южном полюсе. Во Фрайхаусгартене никогда ничего не меняется, лучшего места для безделья и не придумаешь. Вы ведь не немец, верно?

— Нет, — ответил Герберт. — Я уже несколько лет живу в Германии, но я американец.

— Я так и думал; вы не можете скрыть этот акцент, как бы бегло вы ни говорили по-немецки.

— Вы тоже не можете скрыть акцент. Вы ведь француз, не так ли?

— Я? Да, и горжусь этим. Я приехал сюда импульсивно, купил этот дурацкий отель, не видя его, кроме как на некоторых фотографиях. Я думал, что смогу здесь неплохо устроиться, но мне придётся торчать здесь ещё пару лет, прежде чем я смогу продать этот проклятый дом и съехать. Ну, мне удаётся держаться на плаву, но не более того.

— А где все жители деревни? — поинтересовался Герберт. — Я никого ещё не видел.

— Они все на полях или сидят дома. Сейчас слишком жарко, они выйдут вечером, когда станет прохладнее.

— Как они? Я имею в виду деревенских жителей.

— Скучные. Я мало общаюсь с ними, и они тоже меня не беспокоят. Очень высокомерны. Думают, они лучше тех, кто не родился немцем. Они говорят «привет» и «спокойной ночи», и на этом мой обычный разговор с ними заканчивается. Чуть дальше по улице есть паб, и, если вы хотите встретиться с некоторыми из местных, вы можете пойти туда вечером. Вы найдёте почти всех жителей там, они потягивают своё пиво и Шнапс — я всё еще удивляюсь, как они могут смешивать их, пиво и бренди. Вы же писатель… Что ж, вы увидите, что значит местный колорит. И пусть вас не беспокоит, что они будут смотреть на вас так, словно вы нечто вроде того, кто пришёл с кошкой — простите, как это сказать? Как следы от мокрых кошачьих лап, что-то типа того.

— Странно, что в этой деревне нет настоящего бизнеса, — задумчиво сказал Герберт. — Такой нетронутый кусочек природы должен привлекать туристов и турагентства.

— Здесь нечем заняться, — объяснил толстяк. — Никаких полезных ископаемых, ничего ценного для экспорта. Даже поля дают мало урожая, его хватает лишь на то, чтобы не умереть с голоду. А туристы, говорите? Вы поймёте это после того, как поговорите с некоторыми из них. Не ожидайте, что здесь вы найдете нетерпеливого, добросердечного, пьющего пиво, весёлого, дружелюбного немца. Ледяные глыбы, вот кто они такие, все они лишены человеческого тепла, человеческих чувств. Они не хотят никаких контактов с внешним миром; они, вероятно, живут так уже много веков и будут только рады, если так будет продолжаться и дальше. Они работают, едят, пьют и спят, и я полагаю, что они занимаются любовью со своими жёнами время от времени, так как некоторые дети рождаются здесь, но не так много, просто достаточное количество, чтобы сохранить баланс между старыми и умирающими. Я бы не удивился, если бы они всё ещё занимались любовью, как в шестнадцатом веке, одевая длинную ночную рубашку с дыркой в нужном месте. Чёртовы невежественные фермеры, а я застрял здесь ещё на несколько лет. Боже мой! Мне хочется кричать каждый раз, когда я думаю об этом.

Владелец отеля глубоко вздохнул, словно долгий монолог утомил его.

— Но я говорю вам только то, что думаю; вам, может быть, очень понравится Фрайхаусгартен, если вы хотите тишины и покоя. Может быть, мы спустимся вниз, и вы зарегистрируетесь прямо сейчас?

— Конечно.

Герберт последовал за толстяком и записал своё имя в гостевой книге. Толстяк заглянул в неё поверх плеча Рамона.

— Герберт Рамон, — прочёл он. — Это напоминает мне, что я даже не представился. Меня зовут Жюльен, Жюльен-Шарль Пандира.

Они пожали друг другу руки.

— Волшебно звучит, Жюльен, — сказал Герберт, и лицо владельца отеля расплылось в широкой улыбке.

— Ей-богу, кажется, вы первый, кто может правильно произнести моё имя. Это хороший повод.

Руки толстяка погрузились под стойку регистрации и вынырнули оттуда с двумя бокалами коньяка, которые он наполнил из пыльной бутылки, найденной в том же тайнике. Он сунул один из бокалов в руку Герберта и поднял свой.

— За ваше здоровье, — сказал Жюльен.

— За ваше здоровье, — повторил Герберт и осторожно попробовал напиток. Ему пришлось признать, что вино хорошее.

— Ему и следует быть хорошим, — заметил Жюльен, — это настоящий «Наполеон», а не купоросная кислота, которую здесь называют «бренди». Настоящий французский коньяк, моя единственная слабость. Раз в четыре месяца я возвращаюсь во Францию и пополняю свои запасы. Но оно того стоит.

Герберт согласился, медленно опустошая свой бокал и наслаждаясь мягким, но обжигающим послевкусием коньяка.

— Ну что ж, спасибо, Жюльен, — сказал