Брэм Норд

Ариадна говорила искренне:

– Но синяя рубашка понравилась Рите. Она сказала, что при виде тебя в ней, у неё бабочки в животе оживают.

– Поэтому я её и не надену.

– Рита, кажется, хочет стать твоей девушкой. Тебе она разве не нравится? – В ответ на это я неосознанно поморщил носом – отчего-то было неприятно получать от неё искренность по этой теме. Но она решила не отступать. – Прости, я просто не понимаю, как может не нравиться такая девушка, как Рита.

– Почему не понимаешь?

– Она, кажется, добрая, от неё вкусно пахнет, она красиво красит себя…

– Не красит себя, а красится.

В ответ на это красотка забавно сдвинула брови:

– И она, несомненно, очень красивая девушка. А ты говорил, что люди любят красоту.

– Все твои доводы резонны. И именно потому, что Рита не только красивая, но и хорошая девушка, я ею не заинтересован.

– Не понимаю…

– Очень многого, кстати, – повёл бровью я, решив приструнить любопытство собеседницы, однако это не сработало – с каждым днём она всё больше смелела в общении со мной. Наши взгляды встретились. По её взгляду я сразу понял, что она не собирается отступать, а быть может даже рискнёт напасть. – Ладно, дикарка, объясню. Рита хорошая девушка, а значит ей не нужен такой, как я.

– Какой “такой”? – никак не унималась она.

– Без привязи. Без определённого места жительства. Без определённого места работы. Ей нужен хороший парень, который сможет сделать её жизнь комфортной, безопасно-стабильной и, возможно, даже спокойной. А я – сплошное переживание. И потом, мне нравятся шатенки, а не блондинки.

Никакой реакции. Она даже не обратила своего внимания на тот факт, что она является роскошной шатенкой, из чего следовало, что мои слова о моих вкусовых предпочтениях касательно противоположного пола напрямую относятся к ней самой. И так “в пустоту” улетел уже сотый непрозрачный намёк относительно моей увлечённости её персоной. Ну надо же быть такой незаинтересованной! Даже оскорбительно…

В баре случился глупый разговор на тему Миррор и клонов. Я немного выпил и, отвлечённо слушая высказывающихся, как-то потерял из вида Ариадну, потому не видел, что происходило с выражением её лица на протяжении всего этого раздрая. Понял, что что-то не так, в самом конце разговора, когда случайно скользнул взглядом по лицу своей подруги и увидел на нём гримасу то ли физической, то ли душевной боли, которую она изо всех сил старалась спрятать под маской, однако у неё никак не получалось справиться с этой задачей… Когда Ариадна вскочила со своего места после высказывания Риты о клонах, основанного на аналогии с фастфудом, я уже понимал, что пропустил что-то очень важное, но что и в какой момент?.. А потом короткий диалог в две фразы:

“ – Слышал о ноцицепции? Боли нет.

– Кто тебя учил такому?”.

Пока она разбиралась с банкоматом, я раз за разом прокручивал в голове этот момент. Она знает про ноцицепцию, но не знает про кочевников и бабочек в животе. Знает языки, но не знает банкоматов. Знает, как заклеивать лейкопластырем сбитые костяшки пальцев, но не знает, что такое пиво. И вдруг… Протягивает мне пять тысяч долларов, а в глазах хотя и весёлое, но всё же напряжённое непонимание стоимости этих бумажек. И по пути на яхту вопрос: “Каково тебе — быть человеком?”. Всё это не состыковывалось, никак не связывалось и потому рисовало в моём воображении угрожающую картину хаоса. Что передо мной предстало? Амнезия? Запертое детство? Определённо точно тяжелое прошлое… Передо мной был клон. Я понял это на следующее утро, после того как увидел у неё пистолет и чуть не схватился за собственный, после того как растряс содержимое её рюкзака.

Первые часы я не знал, что с этим делать. Но ещё до того, как она вернулась под крышу моей яхты поздно ночью, голодная, уставшая, молчаливая, я понял, что для меня уже всё кончено. Слишком поздно. Позади стена – попросту некуда отступать. Я уже по уши влюбился в ту, которая даже человеком не являлась. В её извечный вопросительный взгляд, в серебряные искры её глаз, в редкую, но неизменно лучезарную улыбку, в изгибы её тела, повреждённого, но обещающего выздороветь… Её по-настоящему пытали. С беспощадностью, с желанием причинить острую, жестокую боль… Как же я справлюсь с таким грузом боли?.. Я решил: не важно как. Главное – начать.

***

Она подралась в баре. Расстроилась. Была уязвима. И почти обнажена. Да ещё и находилась на краю той самой кровати, в которую я пытался заманить её с самого момента нашего знакомства. Я не был уверен в успехе, но надеялся на него – если бы она испугалась, я бы остановился, но только на этот вечер. На следующий день я попробовал бы снова. Я бы пробовал до тех пор, пока она не расслабилась бы, терпел бы столько, сколько ей это понадобилось бы… Но ей не понадобилось. Она ответила на поцелуй. А потом сама попросила о повторном поцелуе. Я хотел её слишком сильно и слишком долго, но понимал, что хотя бы для начала должен быть нежен с ней: хотя синяки на её коже и рассосались, её душевное состояние оставалось для меня секретом. Мне оставалось только надеяться на то, что она не сорвётся до того, как я войду в нее – после она уже будет в другом мире, из которого не захочет выныривать. Однако и торопиться я не собирался – мне нужна была стопроцентная готовность её тела принять меня. Мы целовались, она была сверху, казалась вполне готовой, мне оставалось только проверить её на ощупь, но за секунду до того, как моя рука успела бы проскользнуть между её ног, она вдруг слегка отстранилась от моих губ и заговорила тихим шепотом:

– Брэм… Прежде я должна тебе сказать… Что я не та, за кого ты меня воспринимаешь…

Нет, она не должна этого говорить сейчас.

– Мне всё равно.

– Ты не понимаешь…

Нет-нет, если скажет сейчас, всё закончится разговором, который вполне может подождать и до завтра. Мне необходимо было срочно сбить её мысли и вообще заставить её прекратить думать, по крайней мере, на ближайший час:

– Я серьёзен. Будь ты хоть инопланетянка, хоть привидение, хоть оборотень, кто угодно – мне всё равно…

От услышанного она заулыбалась. Отлично, значит угадал со словами.

– Расслабься, – я продолжил целовать её в губы, переместив одну руку с её упругой ягодицы на