Шрифт:
Закладка:
Слава о бесстрашии швейцарских воинов прокатилась по всей Европе, но о том бое швейцарцы вскоре забыли и вспомнили о нем более чем через 350 лет в связи с борьбой против Наполеона в начале XIX века. С тех пор по поводу годовщин и юбилеев битвы у Святого Якова на Бирсе регулярно проводятся памятные мероприятия[444]. Одним из них стало изготовление значка в виде швейцарской пехотной алебарды к 500-летию битвы. Значок разработал один из лучших швейцарских дизайнеров знаков и медалей Пауль Крамер из Нойшателя, который наряду с памятными медалями создавал значки и для карнавалов, и для гимнастических турниров.
* * *
Четвертый пример изобретения памятного места – бронзовый значок диаметром 3,5 сантиметра с искусно выполненным выразительным профилем Рихарда Вагнера (см. ил. 65, вкладка). Значок был создан в Дрездене предприятием «Глазер и сын» по случаю закладки 6 марта 1934 года в Лейпциге первого камня в основание национального памятника любимому композитору фюрера. Гитлер, пожелавший инструментализировать для идеологии национал-социализма и этот памятник, спроектированный Эмилем Гиппом (1893–1965) по случаю 50-летия смерти композитора, лично заложил камень в основание монумента[445].
Рихард Вагнер был одним из многих исторических персонажей, привлеченных национал-социалистическим режимом для придания себе ореола преемственности и величия. Популярным было, как мы знаем из фотоальбома «Адольф Гитлер», сравнение «вождя» с прусским королем Фридрихом II Великим (1712–1786), 150 лет со смерти которого в 1936 году также использовалось для прославления национал-социализма. Среди других памятных мероприятий было также создание памятного значка с портретом прусского короля в треуголке полководца и датами: 1786–1936. Значок является объектом коллекционирования и курсирует по реальным и виртуальным рынкам в бесчисленном количестве копий.
Этого значка у меня нет. Я как-то увидел его на столе у Манни и хотел приобрести. Но тот мне эту покупку отсоветовал: значок был «новоделом» и рассчитан на простачков, одним из которых вполне мог оказаться и я. Манни меня от этого уберег. Спасибо ему.
Дино и Магда
Среди наших многочисленных добрых знакомых с блошиного рынка не могу не упомянуть еще двоих. Они много лет торговали на одном и том же рынке. Наверняка неоднократно видели друг друга. Были ли они знакомы, мне неизвестно. Но оба неразрывно связаны в моей памяти с темами даров и памятных мест.
С Дино я познакомился значительно раньше, чем с его ровесницей Магдой. Это произошло во время моего первого приезда на мюнхенский блошиный рынок, которому со временем предстояло превратиться и в «остров сокровищ», и в центр встреч с друзьями, и в место памяти, и в импульс для исследования, и в объект этого проекта.
Было промозглое октябрьское утро. Продрогший в сумеречном рассвете и несколько потерявшийся в деловой суете, среди треска расставлявшихся столов-прилавков и шуршания упаковки товаров, извлекаемых на свет божий, я зашел погреться и заодно на разведку в крытое помещение, где пока было довольно пусто. В проходах между тесными комнатками-боксами, закрытыми тяжелыми пластиковыми шторами, прохаживался сухонький седой господин лет семидесяти, в тяжелых роговых очках, элегантном полупальто и ярком кашне. Он расшнуровывал матовые шторы, сквозь которые виднелись столы со всякой всячиной. Мы поздоровались, и он спросил меня, ищу ли я что-то определенное и может ли он мне чем-то помочь. Тогда я еще не знал, что эта фраза является вежливым, но совершенно прозрачным сигналом, что ваше присутствие здесь в настоящий момент нежелательно. Я ответил, что я тут первые и зашел из любопытства. Господин как-то смягчился и посоветовал обратиться к нему, если меня что-нибудь в его боксах заинтересует.
В начале того, первого долгого пребывания в Мюнхене я был новичком не только на блошином рынке, но и в Баварии. И я достаточно долго не жил месяцами в немецкоязычном пространстве и несколько растерял языковую практику. Во всяком случае, я не почувствовал легкого итальянского акцента в речи седого смуглого господина.
* * *
Бернардо, или Дино, как его звали друзья – Манни и Ники, приехал в Мюнхен из Италии в 1970-х годах в возрасте около 30 лет. Столица Баварии в культурном отношении ориентирована на юг и запад. Для ее жителей Италия и Франция во всех смыслах значительно ближе, чем Северная Германия или Восточная Пруссия. Туда, в сторону Средиземного моря, тянутся туристические маршруты мюнхенцев. А для многих итальянцев Мюнхен – место работы и отдыха. Здесь множество ресторанчиков и кафе со средиземноморской кухней и лучшими в Европе итальянским кофе и мороженым. Здесь итальянцы заметны среди восторженных посетителей Баварской государственной оперы.
Парикмахер Бернардо работал в Мюнхене по специальности, а затем открыл в престижном мюнхенском районе Максфорштадт, на Августиненштрассе, салон по стрижке четвероногих. Салон долгое время пользовался успехом у местных любителей домашних питомцев. Но высокая аренда оказалась Дино не по карману, и он, как многие из тех, кто в силу жизненных трудностей оказывается на распутье и вынужден начинать жизнь сначала, оказался на блошином рынке. Со временем он, торгующий всегда на одном и том же месте, стал институциональной принадлежностью этого рынка и плательщиком, возможно, самой высокой аренды (350 евро в месяц). Среди его товаров было множество следов из его прошлого – сувениров с изображением собак.
Все это я узнал, когда Дино не стало. Это случилось внезапно, летом 2018 года, через четыре месяца после смерти Манни. Он очень переживал смерть коллеги и друга и в первые дни после печального известия не мог находиться внутри здания, где все напоминало ему о Манни и где, словно ничего не случилось, по-прежнему сновали любопытные посетители. Мы встречались с ним под открытым небом, возле крытого зала, вдоль которого он прогуливался. В глазах его блестели слезы. Католик, он не понимал, почему Манни не будет похоронен там и так, где и как он хотел, почему ему будет отказано в траурном ритуале и присутствии на нем друзей.
Как я узнал после смерти Дино, сам он хворал в последние месяцы, но виду не подавал, спасаясь обезболивающими таблетками. Ники настояла на его походе к врачу, полушутя заявив ему, что не хочет потерять еще одного коллегу. Она даже не предполагала, насколько была права. Дино тут же госпитализировали, а через неделю он умер. Этот рассказ – место памяти о нем. Информации о Дино здесь предельно мало – не больше, чем он бы позволил придать огласке.
До смерти Манни и начала дружбы с Ники я не знал, что Дино был дружен с обоими. Я видел их пьющими вместе кофе в торговом зале или торгующими летом на одном пятачке под открытым небом. Но коммуникация на блошином рынке достаточно специфична и не располагает к скоропалительным выводам об отношениях между людьми за его пределами. В отличие от Ники Дино до конца нашего знакомства не сократил вежливую дистанцию со мной. Мы общались мало и, как правило, без эмоционального тепла. После его смерти Ники по решению родственников распродавала его товары. Среди личных вещей в одном из боксов хранились его дневниковые записи, которые он распорядился уничтожить. Когда я спросил у Ники, можно ли на них взглянуть хоть одним глазком, без использования для проекта, она, задумавшись на мгновение, решительно мотнула головой в знак отказа. Ее желание сохранить тайны друга заслуживает уважения.
Я почти никогда ничего не покупал у Дино. У него были интересные старинные предметы и раритеты, но цены были значительно выше, чем у других торговцев. Его прилавок чаще других оказывался жертвой рыночных воров. Иногда у меня возникало ощущение, что он с помощью эмоциональной сдержанности, подчеркнутой вежливости и высоких цен поддерживал чувство собственного достоинства и защищался от вторжения в свое личное пространство.
Это эссе для меня – не только место памяти о Дино, но и дополнение к рассказу о практике даров. Пару раз мы с Наташей неожиданно оказывались объектами его щедрости: на вопрос о цене какой-нибудь мелочи – изящной ложки для обуви или галстучного зажима он мог грациозно взмахнуть рукой:
– Дарю!
Однажды,
