мне шептал: а вдруг это розыгрыш, и тогда я погиб. Вот уж когда отольются все мои "покупки", какую бурю восторга вызовет моя "научная деятельность". Однако, "обсосав" возникшую проблему со всех сторон, я пришел к выводу, что письмо не может быть подделкой. Да и кто смог бы соорудить столь хитрый документ, коли вокруг на тысячи километров не было не только ни единого врача, но даже фельдшера? Особенно убедительным был посткриптум о книге Заварзина.

Ладно, решил я, пожалуй, соглашусь, но осторожность не помешает. Пошлю-ка я радиограмму в Тикси. Пусть Мац подтвердит предложение. С этими мыслями я набросал текст радиограммы в Тикси и, накинув "француженку", потопал в соседнюю палатку к радистам.

-  Привет труженикам эфира!

-  Привет, док. С чем пожаловал? Присаживайтесь к столу.

-  Спасибо. Но я на минутку. Мне бы радиограммку отбить в Тикси.

Из-за полога, где размещались шифровальщики, высунул голову Валентин Костин. Он прочел радиограмму и, покачав головой, спросил:

-  А где виза?

-  Какая виза?

-  Кузнецовская. Без нее не имею права. Закон - тайга. Сам понимаешь.

-  Счас схожу. Будет тебе и виза, и белка, и свисток.

Я помчался в штабную палатку. Палатка штаба была вдвое просторней наших, но зато и холоднее. В центре на двух составленных вместе столах лежала огромная карта Центрального полярного бассейна, над которой склонились начальник экспедиции

Александр Алексеевич Кузнецов в своем неизменном синем генеральском кителе и накинутой поверх меховой безрукавке и главный штурман Александр Павлович Штепенко. На походной койке под иллюминатором о чем-то беседовали Водопьянов и ученый секретарь экспедиции Евгений Матвеевич Сузюмов.

-  Разрешите, Александр Алексеевич?

-  Как дела, доктор? Больные, что ли, появились? - сказал Кузнецов.

-  С больными все в порядке. Их просто нет. Я бы хотел радиограмму завизировать.

Кузнецов взял бланк, внимательно прочел и вдруг заулыбался.

-  Никак не могу завизировать. Вы, кажется, письмо получили?

-  Так точно, - отчеканил я. - Предлагают интересное исследование.

-  Должен вас разочаровать. Вас ловко разыграли, - сказал, усмехнувшись, Кузнецов.

-  Не может быть, - уверенно заявил я.

-  Даже очень может быть, поскольку я знаю авторов.

Крыть было нечем. Я постоял несколько секунд, смущенно переминаясь с ноги на ногу, и, сказав упавшим голосом: "Разрешите идти?" выбрался из палатки.

Ну и ну. Так влипнуть. Но кто? Кто так блестяще подготовил это послание? А ведь я было начал даже присматривать банки, лежавшие рядом с палатками. Ответ на мучивший меня вопрос я получил только через полгода. Авторов было двое: Водопьянов и Сузюмов. Помимо присущего им обоим чувства юмора (которого было бы недостаточно) Евгений Матвеевич, как оказалось, в молодости был... ветеринарным фельдшером. Именно ему принадлежали тонкости вроде латинских наименований паразитов и книги Заварзина в постскриптуме. Ежели бы не секретность, остановившая мою радиограмму, я бы погиб. Сценарий всех событий был продуман до тонкостей, начиная от добровольного приношения в мою палатку пустых банок и кончая шумом, который должен был поднять летчик, которому я бы попытался передать ценный груз.

- Да, в Арктике надо было держать ухо востро! - закончил я свой рассказ под дружный хохот. Не успели смолкнуть раскаты смеха, как, отшвырнув полог, в палатку ворвался Костя Курко, размахивая листиком радиограммы.

-  Бояре, танцуйте! Телеграмма от Мазурука: "Сижу на Врангеле. Собираюсь вылететь к вам на льдину. Сообщите состояние аэродрома".

От дружного "ура" вздрогнула палатка.

Илью Павловича знали все. Одни понаслышке, как знаменитого участника высадки экспедиции И. Д. Папанина на Северный полюс, командира одного из самолетов АНТ-6, удостоенного звания Героя Советского Союза, другие лично, как блестящего полярного аса, облетавшего Арктику вдоль и поперек, и прекрасного душевного человека. Это он, один из первых липецких комсомольцев, ушел в авиацию, поступив в Ленинградскую военно-теоретическую школу Военно-Воздушных Сил. В 1935 году в честь 10-летия Сахалина он один, без штурмана совершил смелый перелет на самолете Р-5, за четверо суток преодолев расстояние от Москвы до Сахалина. Уже в первую неделю Великой Отечественной войны бомбардировщик Ил-4 под его командованием обрушил бомбовый удар на фашистскую базу в Фаренгерд-фьорде. Но на обратном пути его самолет, перехваченный истребителями противника, был сбит, и он, единственный оставшийся в живых из членов экипажа, выдержал многочасовое плаванье среди волн холодного Баренцева моря. Едва оправившись от ран, он получил ответственное задание возглавить перегон американских самолетов по воздушному мосту Фербенкс (Аляска)-Чукотка-Колыма-Якутия-Красноярск. Это была гигантская 6500-километровая трасса над безлюдными просторами Арктики и Сибири, через горы, тундру и тайгу, скованные 60-градусными морозами, без точных карт, а зачастую и радиокомпасов, отсутствовавших на истребителях, руководствуясь скудными метеоданными редких метеостанций и пеленгаторных пунктов.

За два года по трассе, ставшей известной как "Линия Мазурука", советские Военно-Воздушные Силы пополнились более чем семью тысячами самолетов-истребителей Р-39 "Аэрокобра" и Р-40 "Китти-Хаук", бомбардировщиков А-20 "Бостон", бомбардировщиков Б-25 "Митчелл" и транспортных "Дугласов" Си-47. Война закончилась, и Мазурук снова сел за штурвал полярных самолетов: 20 тысяч часов в воздухе, 254 посадки на льды океана - это был своеобразный рекорд прославленного летчика. О его высочайшем летном мастерстве свидетельствовал мандат под номером 01/354, выданный начальником Главного управления Гражданского воздушного флота Г. Ф. Байдуковым пилоту первого класса И. П. Мазуруку, которому предоставлялось "право принимать решение на вылеты, прилеты и маршрутные полеты на самолетах НИИ ГВФ при проведении испытательской работы независимо от существующих минимумов погоды".

Но едва стихли радостные восклицания, как всегда практичный Комаров сердито сказал:

- Ну что вы раскричались? Аэродрома-то нет. Я с Гудковичем вчера обошел все окрестности - так ни одной приличной льдины мы так и не нашли.

Тут же Сомов распорядился завтра с утра разбиться на группы по два-три человека и отправиться на поиски подходящей льдины.

Однако погода вмешалась в наши планы, и мы так и просидели в палатках целые сутки, пережидая пургу, которая разразилась столь некстати. Только к двум часам следующего дня внезапно прояснилось, и сквозь караван туч проблеснуло солнце. Еще тусклое, холодное, оно медленно высунуло свой багровый диск из-за облака, и все мгновенно окрасилось в розовые тона - высокие сугробы, наметенные вокруг лагеря, изломанные горбы ледяных хребтов и лохматые тучи, нахлобученные на дальние торосы.

Сомов собрал всех в нашей палатке-камбузе.

-  Надо искать подходящее место для аэродрома, - сказал он, нервно разминая папиросу. - Прошу, друзья, не забывать, где мы находимся. Оденьтесь потеплее, а вы, доктор, выдайте каждому на всякий случай по пять плиток шоколада и пачке галет. Поначалу особенно далеко от лагеря не уходите. Не