и принимать на себя груз ответственности, чтобы этого не приходилось делать другим. Он не хотел, чтобы она работала, и не хотел, чтобы она беспокоилась. В то же время, хотя материнство и не считается частью экономической деятельности, взятые ею на себя домашние заботы позволяли ему работать столько, сколько он работал вне дома. Капитализм как система невозможен без неоплачиваемого женского труда. Да, материнство не оплачивается, и это — та самая деятельность, которая позволяет миру двигаться вперед. И одновременно это — самый тяжелый и неблагодарный труд на планете, причем самый важный.

Я думаю, мой отец должен был поддерживать имидж супергероя, кормильца, главы семьи — такого мужчины, каким хотел видеть его мир. Под этот образ он подгонял свою жизнь, и, полагаю, моей маме общество тоже внушило, что именно такого мужчину ей следует выбирать на роль мужа. Так что, как сотни миллионов женщин и матерей в Америке и во всем мире, мама выполняла тяжелую и часто неблагодарную работу домохозяйки, позволяя себе ничего не знать о финансовых затруднениях семьи. Это усугубляло проблему, накладывая дополнительный груз на моего отца, который безропотно принимал его и не делился с мамой тем, через что ему приходилось проходить. И если мы соединим это с тем, что уже знаем о браке, то поймем: все это не давало им возможности быть по-настоящему открытыми друг перед другом в тот период их жизни.

Так что мой гнев, конечно же, неуместен. Это были не его деньги, а деньги нашей семьи, ведь он и мама являлись партнерами и родителями. Они возглавляли совет директоров нашей семьи. И хотя это улица с двусторонним движением, я уверен: мы, как мужчины, должны больше помогать нашим женщинам, чтобы они чувствовали поддержку и признательность в роли полноправных партнеров.

В процессе терапии мне удалось понять: мое возмущение во взрослом возрасте, направленное против отца, происходило от идеи, что все сложилось бы иначе, если бы он просто подпустил нас ближе — меня, маму, сестру, свою семью и друзей — и позволил нам видеть его стороны, скрытые под броней. Также благодаря терапии я начал понимать, что в действительности повторяю одни и те же действия и паттерны в течение собственной жизни и отчаянно хочу прекратить это. Я никогда не думал, что скажу это, но, к счастью или нет, я превратился в своего отца.

Если бы только он мог спуститься с супергеройского пьедестала, посадить меня рядом и позволить мне увидеть его слабости и ошибки, тогда у меня появился бы шанс обойти несколько мин на своем пути, на которые я наступил. Но я узнал и другую истину: возмущение, гнев, которые я недавно проработал, возникли вследствие того, что я сам стал отцом. Я увидел, что, сам того не понимая, укрепляю убеждение о необходимости поддерживать благополучный образ. Я не могу злиться на отца за то, что он передал мне этот сценарий; в конце концов, он был и остается потрясающим отцом, и его стиль отцовства значительно превосходит дедовский. И все же, чтобы дать гневу уйти, я должен позволить себе прочувствовать его. Я должен сжиться с обидой, неудовлетворенностью и ограничениями, которые приходят с грузом, возложенным мужественностью на многих из нас — включая наших отцов. Но более всего я хочу сфокусироваться на позитивных способах, с помощью которых мы, как общество, развиваемся от поколения к поколению, ведь благодаря им прямо сейчас происходят прекрасные изменения; а обесценивание может подорвать работу всех людей, вложивших свои силы в этот прогресс.

ПРОГРЕСС ПРИСУТСТВИЯ

Значительные изменения за последние годы претерпели роль и участие отцов в процессе рождения детей. Тетя Сьюзи рассказывала мне, что мой дедушка хотел находиться в родильной палате в момент ее рождения (в 1940-х годах), однако администрация больницы не допустила его туда — несмотря на то, что он был сенатором. Вместо этого его отправили в «комнату ожидания для отцов» — там он, как и все остальные отцы, мерил шагами комнату, напивался дрянным кофе и ждал рождения ребенка с коробкой сигар, повязанных голубыми и розовыми ленточками, чтобы раздать их позже, когда ему скажут пол ребенка. В 1940-х и 1950-х годах мужчины почти никогда не присутствовали в родильной палате при родах жен — это предписывали закон и нормы. Вероятно, тогда было бы странно допустить мужчину в родильную палату (только не надо переходить на тему стимуляции родов — обычное дело в те времена… речь совсем о другом. Если вы хотите, чтобы ваша кровь закипела, просто поищите материалы о том, какую медицинскую систему мы, мужчины, создали, причислив роды к болезни, и как мы буквально связывали женщин и проводили медицинские процедуры без их согласия). Но надежда есть! Прогресс идет, мы движемся вперед — сегодня около 95% отцов присутствуют при родах, перерезают пуповину, принимая на себя столько забот, сколько возможно, прижимают своих новорожденных к себе и, что еще важнее, дают больше свободы своим партнерам. Это вдохновляющая и обнадеживающая статистика.

Когда я готовился к рождению нашей первой дочери, Майи, отец рассказал мне, что тот момент, когда он увидел мой приход в этот мир, был одним из самых мощных и духовно насыщенных в его жизни. Ему нравилось наблюдать за беременностью моей мамы, за тем, как внимательно и осторожно она относилось ко всему, что входило в ее тело, — и то же самое делала Эмили во время обеих наших беременностей. Взрослея, я часто слышал истории о том, как мама требовала чего-нибудь странного, чего она хотела немедленно съесть, и мой отец отправлялся на поиски в любое время дня и ночи. Ее обычными пристрастиями во время беременности мной были форшмак (это блюдо обычно готовят к еврейским похоронам, и найти его не так-то просто) и шоколадный кекс с масляным кремом. Отец, человек изобретательный, всегда изыскивал способ удовлетворить желания мамы, независимо от того, в какой момент и где эти желания ее настигали. Он массировал ей пятки и потакал всем ее прихотям, постоянно находился рядом и был готов к общению. Мама на самом деле хотела рожать без врачей, естественным путем, но после тридцати шести часов интенсивной родовой деятельности стало ясно, что мне не судьба прийти в мир таким способом. Так что она решилась на эпидуральную анестезию и родила меня при помощи кесарева сечения. По счастью, отец прошел специальные курсы, что позволило ему оставаться в операционной, иначе его не допустили бы туда. Когда я в конце концов появился, отец первым взял меня на руки, запеленал и передал маме, которая,