лицо, смертельно бледное даже в рубиновом ореоле заката. Внезапно с лицом этим произошло нечто странное: черты его исказились мучительной гримасой, в глазах вспыхнул панический ужас. Не успел я пробормотать хоть что-то в ответ, как Мальоре, подобно сломавшейся кукле, резко согнулся; губы его при этом вытянулись в дьявольскую ухмылку. Я весь сжался, ожидая немедленного нападения, но он только рассмеялся — визгливо и злобно. Писклявый голосок этот вонзился мне в мозг острой, витиеватой трелью.

Не успел я раскрыть рот, чтобы что-то сказать, как Саймон вдруг неуклюже шарахнулся назад, и в ту же секунду дверь захлопнулась перед самым моим носом. Я застыл, остолбенев от изумления и ужаса, растерянности: Что же приключилось такое с Мальоре — уж не сумасшедший ли он, в самом деле? Могут ли с абсолютно нормальным человеком происходить подобные превращения?

Ошарашенный и напуганный. Спотыкаясь на каждом шагу от слепящих лучей заходящего солнца, я побрел прочь от этого страшного дома. В голове у меня царил хаос: мысли смешались, растворившись в гулком отзвуке какого-то отдаленного вороньего гвалта.

* * *

Эту ночь я провел в тяжких и беспокойных раздумьях, а наутро пришел к окончательному решению: какой бы срочной ни казалась Саймону его работа, уехать отсюда он должен немедленно, иначе беды не миновать. Не рассчитывая на силу собственных аргументов, я решил действовать наверняка: разыскал доктора Карстерса, практиковавшего в этом районе, и рассказал ему все, подробно остановившись на событиях минувшего вечера. После долгих и очень подробных расспросов он в конце концов полностью согласился с моими выводами; мы решили, что отправимся к Мальоре сейчас же и во что бы то ни стало попытаемся увезти его из старого дома. Я попросил доктора прихватить с собой все необходимое для срочного медицинского обследования на месте: мне почему-то казалось, что главное — уговорить Саймона пройти осмотр, а уж результаты сами по себе убедят его в необходимости немедленной госпитализации.

Солнце уже почти опустилось за горизонт, когда мы с Карстерсом выехали на его стареньком форде из Бриджтауна и, сопровождаемые криком ворон, медленно двинулись по дороге, ведущей на юг. Машина шла почти бесшумно; молчали и мы, занятые каждый своими мыслями. Может быть, поэтому так неожиданно и страшно прозвучал в тишине дикий, нечеловеческий вопль; в том, что он исходил из старого дома на утесе, сомнений быть не могло. Не говоря ни слова, я лишь схватил Карстерса за руку; автомобиль рванул с места, пулей пронесся по аллее и лихо въехал под мрачную каменную арку.

— Скорее! — Я выскочил из машины. Бросился к дому и взбежал по ступенькам на крыльцо.

С минуту мы молотили руками по запертой двери, затем кинулись за угол, к первому окну левого крыла. Солнце скрылось за горизонтом; последние лучи его угасли, растворившись в напряженно застывшем полумраке. Открыв окно, мы проникли внутрь и по очереди кубарем скатились на пол. В руке у доктора вспыхнул карманный фонарик.

Дом застыл в гробовом безмолвии, но сердце мое так грохотало в груди, что казалось, от ударов его содрогаются стены. Мы распахнули дверь и двинулись по темному холлу к рабочему кабинету. Все вокруг нас замерло в ожидании. Воздух был буквально пропитан чьим-то незримым присутствием; какая-то дьявольская сила, казалось, растворилась во мраке и следит за каждым нашим шагом, сотрясая пространство беззвучными взрывами злобного хохота.

Мы переступили порог кабинета, оба в ту же секунду споткнулись и вскрикнули. На полу у самой двери лежал Саймон Мальоре. Рубашка на его спине была разодрана в клочья, плечи, сведенные предсмертной судорогой, обнажены. Вглядевшись в то, что свисало с них, я едва не лишился рассудка. Стараясь не глядеть по мере возможности на распластавшийся в алой жиже кошмар, мы с доктором молча приступили к исполнению своего скорбного долга.

Не ждите от меня каких-либо подробностей: сейчас я не в силах даже думать об этом. Бывают в жизни моменты, когда чувства вдруг разом отключаются, погружая мозг в спасительный мрак. Надеюсь, память моя не сохранила деталей той страшной картины: во всяком случае, менее всего мне бы хотелось сейчас мысленно воскресить ее вновь.

Не стану утомлять вас описаниями странных книг, обнаруженных нами на столе, или пересказом ужасной рукописи — последнего шедевра Саймона Мальоре. Прежде чем позвонить в полицию, мы все это отправили в камин, и если бы Карстерс сумел настоять на своем, кошмарная тварь последовала бы туда же. Позже втроем, вместе с прибывшим из города инспектором, мы поклялись навсегда сохранить в тайне истинные обстоятельства гибели последнего из рода Мальоре. А перед тем как навсегда покинуть этот ужасный дом, я предал огню еще один документ — адресованное мне письмо, закончить которое Саймону помешала внезапная смерть. Как выяснилось впоследствии, мне он завещал и все своё имущество; что ж, недвижимостью я уже распорядился единственно верным способом: особняк на утесе уже сносится — в те самые минуты, когда я пишу эти строки.

Итак, кроме нас троих, никто не знает, что же произошло в тот роковой вечер. Но я больше молчать не могу — мне нужно хоть чем-то облегчить душу. Не решусь воспроизводить текст письма полностью: вот лишь часть этой гнусной истории.

* * *

«Итак, вам известно теперь, почему мне пришлось взяться за изучение черной магии. Она меня заставила! Боже, если б только вы могли представить себе, каково это — родиться с такой тварью на теле, быть обреченным на вечный союз с ней! В первые годы жизни куколка была совсем крошечной, и врачи приняли ее поначалу за остановившегося в развитии сиамского близнеца. Но она жила своей жизнью! У нее имелись своя головка, ручонки и даже ножки — ими-то она и врастала мне в туловище, образуя мясистый спинной нарост.

Три года врачи наблюдали меня. Все это время куколка лежала ничком, распластавшись на спине и вцепившись ручонками в плечи. Дышала она, как мне потом объяснили, самостоятельно, парой крошечных легких, но ни желудка, ни пищеварительного тракта не имела: питание поступало к ней, по-видимому, по канальцам губчатой ткани, соединявшей ее тело с моим. Но потом: куколка стала расти!

У нее раскрылись глазки, прорезались зубки! Как-то раз эта мерзость ухитрилась даже тяпнуть за руку кого-то из докторов! Когда стало ясно, что удалить ее из тела не удастся, меня решили отправить домой. Я уехал, пообещав врачам строго хранить свою тайну, и слово своё я сдержал: даже отец узнал о куколке лишь перед самой своей смертью.

Спину мне прочно стянули ремнями: это