и в «Вестнике», везде. Спасибо Строму. Мальчишка… Я с самого начала знал, что ничего хорошего от его назначения в Десять не жди. Но всем казалось, что это хорошая идея… Как же, наш золотой мальчик, которого владетели показывали всем и вся, как свою любимую собачку, о чьих талантах трубили во всех газетах… Теперь пришла пора пожинать плоды.

– Что ты несёшь? – Совет Десяти давно не видел Барта таким разозлённым. – При чём здесь вообще эти жалкие статейки, репутация, за которую ты так дрожишь… Мир и Душа! Один из нас, Десяти, сейчас в Каделе. Без суда – в тюремной камере. Это должно тебя волновать! Это – а не статья в газетёнке!

– Да брось, Барт. – Орт налил себе вина из кувшина, выпил залпом. – Стром – твой любимчик, поэтому твоя попытка переложить на всех нас его проблему…

– Я не верю, что действительно это слышу. Его проблему? Это что, Десять или сборище рекрутов на попойке? Эрика наверняка подставили – и если мы не дадим бой, что ж, они – кто бы это ни был – поймут, что любого из нас можно брать голыми руками.

– Хотелось бы мне знать, как именно его подставили, – заметила Сэл с неприкрытой иронией в голосе, – что же, заставили встать над трупом только убитого юноши, измазали кровью руки? Как, по-твоему, было дело?

– Заткнись, Сэл, – неожиданно резко сказала Анна, щуря свои прекрасные кошачьи глаза. – Ты что же, тоже думаешь, что Эрик потрошил по ночам диннских отпрысков? Что за бред? Это даже звучит нелепо.

– Мы – слуги Химмельнов! – проревел Орт. – И мы не имеем права ставить под сомнение их правосудие!

– Слуги Химмельнов – или людей Кьертании?

– Теперь ты решил договориться до измены?

– Вина Эрика не доказана…

– И всё-таки он в тюрьме! Почему не я или ты? Почему, когда случается какая-то дьявольщина, это всегда оказывается связано со Стромом, м? Не думала?..

– Я ухожу, – сказал Барт, тяжело поднимаясь со стула. – Не хочу это больше слушать. Я голосовал за тебя, Орт, когда мы выбирали главу Совета, – но теперь об этом жалею. Все эти годы ты твердишь, что делаешь всё для защиты препараторов. Может, поначалу так оно и было, но теперь единственное, что ты защищаешь, – это свою собственную задницу на этом стуле. Осторожность – болезнь. Рано или поздно подцепивший её становится трусом.

– Я не разрешал тебе уходить, Барт. Ты слышал? Я, мать твою, тебя не отпускал!

Но наставник Эрика Строма покинул зал Десяти.

Через несколько минут за ним последовала Анна.

А ещё через полчаса, когда разошлись все, озираясь и вздрагивая, Ивгрид, выйдя из здания, пошла домой иным путём, путая следы – а затем, не доходя до места, взяла автомеханику и поехала в сторону квартала торговцев, на границе с которым жил Барт.

Сорта. Забастовка

Первый месяц 725 г. от начала Стужи

Чуть больше двух сотен препараторов уже почти неделю участвовали в забастовке, требуя отпустить Эрика Строма из тюрьмы до пересмотра его дела…

Но даже этого оказалось достаточно, чтобы погрузить Сердце города в хаос.

Во дворце Барту отказали в аудиенции, когда он пришёл, прося о ней от лица протестующих, и уже через несколько часов больше пятидесяти препараторов – в их числе и я – пришли к дворцовым стенам. Здесь было много знакомых лиц – я увидела нескольких друзей Строма, госпожу Анну и – вот кого я не ожидала здесь встретить – Маркуса.

– Что? – спросил он, поймав мой взгляд. – Мне нравится Стром, и я всё равно не хотел идти на службу. С утра голова раскалывается.

Я вспомнила о том, что Маркус – потомственный препаратор. Многие члены его семьи служили Химмельнам – и многие, должно быть, пали на этой службе. У него наверняка были и другие причины прийти сюда, но я не стала расспрашивать – только коснулась его плеча. Он поймал мои пальцы и крепко сжал, прежде чем отойти, чтобы поздороваться с другом.

Недалеко от них стоял высокий, стройный мужчина. Один глаз – ярко-синий, другой – тёмно-алый, с бурым пятном, как краска, растёкшимся по коже. Он смотрел куда-то сквозь толпу, сквозь площадь, будто видел что-то, недоступное никому из нас. Красивые, чувственные губы беззвучно шевелились, и он похлопывал себя по бедру, словно отбивая внутренний ритм.

Кто-то шепнул мне, что это – Горре, тот самый знаменитый художник и скульптор, от работ которых сходят с ума и дилетанты, и опытные коллекционеры. Это его работы я видела в дворцовом парке, на своём первом балу.

Не ожидала впервые повстречать знаменитость именно здесь – почему-то мне казалось, что художники к забастовкам должны быть равнодушны. И всё же он здесь – такой же отрешённый, каким был бы, наверно, и в своей мастерской… Ради Строма, с которым, наверно, и парой слов не обмолвился?

Горре заметил мой взгляд, кивнул, и я подошла ближе, представилась.

– Я видела ваши работы в парке… Они были так прекрасны и… печальны. – Я осеклась. Я говорила искренне, но вдруг мне показалось нелепым хвалить его работы – как будто ему, обласканному даже владетелями, было дело до мнения безродной девчонки из Ильмора.

Но Горре улыбнулся.

– Не всякий видит, что они печальны. Это хорошо говорит о вас.

– Спасибо… И спасибо, что пришли. Эрик Стром…

– Ну да, конечно, Стром! – воскликнул он, щёлкнув пальцами, как будто о чём-то вспомнив. – Да-да, разумеется…

Что ж, как-то так я и представляла себе художников.

Конечно, глупо думать, что все они здесь – ради него. Стром стал поводом, искрой – и, быть может, они давно ждали чего-то подобного.

Собравшись на площади перед дворцом, мы вели себя спокойно, стояли, выстроившись в ряд, похожие на стаю чёрных и белых птиц – пришедшие были в основном охотниками и ястребами – среди пёстрых, говорливых.

Барт, вставший чуть впереди, негромко и монотонно зачитывал наши требования с листа, а сразу вслед за тем – сделанные кем-то из механикёров расчёты, из которых явствовало, сколько препаратов – а значит, ресурсов и тепла – теряла Кьертания за каждый новый час нашей забастовки.

Люди оглядывались на нас, и очень скоро по толпе прошёл шёпот, который становился всё громче и громче, а потом перерос в возмущённый гул.

Вскоре недалеко от нас собралась небольшая толпа из горожан. Они тоже выстроились в ряд – куда более нестройный, чем наш – и пока не решались подойти ближе.

– Как же так, господа препараторы, а? – всё приговаривала полная женщина со