Шрифт:
Закладка:
Соня. Ничего, ничего… (Утирает глаза.)
Входят Юля, Дядин и Желтухин.
7
Те же, Юля, Дядин, Желтухин, потом Серебряков и Орловский.
Голос Серебрякова: «Ау! Где вы, господа?»
Соня (кричит). Папа, здесь!
Дядин. Самовар несут! Восхитительно! (Хлопочет с Юлей около стола.)
Входят Серебряков и Орловский.
Соня. Сюда, папа!
Серебряков. Вижу, вижу…
Желтухин (громко). Господа, объявляю заседание открытым! Вафля, откупоривайте наливку!
Хрущов (Серебрякову). Профессор, забудем все, что между нами произошло! (Протягивает руку.) Я прошу у вас извинения…
Серебряков. Благодарю. Очень рад. Вы тоже простите меня. Когда я после того случая на другой день старался обдумать все происшедшее и вспомнил о нашем разговоре, мне было очень неприятно… Будем друзьями. (Берет его под руку и идет к столу.)
Орловский. Вот так бы давно, душа моя. Худой мир лучше доброй ссоры.
Дядин. Ваше превосходительство, я счастлив, что вы изволили пожаловать в мой оазис. Неизъяснимо приятно!
Серебряков. Благодарю, почтеннейший. Здесь в самом деле прекрасно. Именно оазис.
Орловский. А ты, Саша, любишь природу?
Серебряков. Весьма.
Пауза.
Не будем молчать, господа, будем говорить. B нашем положении это самое лучшее. Надо глядеть несчастьям в глаза смело и прямо. Я гляжу бодрее вас всех, и это оттого, что я больше всех несчастлив.
Юля. Господа, я сахару класть не буду; пейте с вареньем.
Дядин (суетится около гостей). Как я рад, как я рад!
Серебряков. B последнее время, Михаил Львович, я так много пережил и столько передумал, что, кажется, мог бы написать в назидание потомству целый трактат о том, как надо жить. Век живи, век учись, а несчастия учат нас.
Дядин. Кто старое помянет, тому глаз вон. Бог милостив, все обойдется благополучно.
Соня вздрагивает.
Желтухин. Что это вы так вздрогнули?
Соня. Кто-то крикнул.
Дядин. Это на реке мужики раков ловят.
Пауза.
Желтухин. Господа, мы ведь условились, что проведем этот вечер так, как будто ничего не случилось… Право, а то напряжение какое-то…
Дядин. Я, ваше превосходительство, питаю к науке не только благоговение, но даже родственные чувства. Брата моего Григория Ильича жены брат, может быть, изволите знать, Константин Гаврилыч Новоселов был магистром иностранной словесности.
Серебряков. Знаком не был, но знаю.
Пауза.
Юля. Завтра ровно пятнадцать дней, как умер Егор Петрович.
Хрущов. Юлечка, не будем говорить об этом.
Серебряков. Бодро, бодро!
Пауза.
Желтухин. Все-таки чувствуется какое-то напряжение…
Серебряков. Природа не терпит пустоты. Она лишила меня двух близких людей и, чтобы пополнить этот дефект, скоро послала мне новых друзей. Пью ваше здоровье, Леонид Степанович!
Желтухин. Благодарю вас, дорогой Александр Владимирович! B свою очередь позвольте мне выпить за вашу плодотворную ученую деятельность.
Сейте разумное, доброе, вечное,
Сейте! Спасибо вам скажет сердечное
Русский народ!
Серебряков. Ценю ваше приветствие. От души желаю, чтобы скорее наступило время, когда наши дружеские отношения перейдут в более короткие.
Входит Федор Иванович.
8
Те же и Федор Иванович.
Федор Иванович. Вот оно что! Пикник!
Орловский. Сыночек мой… красавец!
Федор Иванович. Здравствуйте. (Целуется с Соней и Юлей.)
Орловский. Целые две недели не видались. Где был? Что видел?
Федор Иванович. Поехал я сейчас к Лёне, там мне сказали, что вы здесь, ну, я и поехал сюда.
Орловский. Где шатался?
Федор Иванович. Три ночи не спал… Вчера, отец, в карты пять тысяч проиграл. И пил, и в карты играл, и в городе раз пять был… Совсем очумел.
Орловский. Молодчина! Стало быть, теперь выпивши?
Федор Иванович. Ни в одном глазе. Юлька, чаю! Только с лимоном, покислей… А какой Жорж-то, а? Взял, ни с того, ни с сего, и чичикнул себе в лоб! И нашел тоже из чего: из Лефоше! Не мог взять Смита и Вессона!
Хрущов. Замолчи ты, скотина!
Федор Иванович. Скотина, но только породистая. (Разглаживает себе бороду.) Одна борода чего стоит… Вот я и скотина, и дурак, и каналья, а стоит мне только захотеть — и за меня любая невеста пойдет. Соня, выходи за меня замуж! (Хрущову.) Впрочем, виноват… Pardon…
Хрущов. Перестань дурака ломать.
Юля. Пропащий ты человек, Феденька! Во всей губернии нет другого такого пьяницы и мотыги, как ты. Даже глядеть на тебя жалко. Фараон фараоном — чистое наказание!
Федор Иванович. Ну, запела Лазаря! Иди, сядь рядом со мной… Вот так. Я к тебе на две недели поеду жить… Отдохнуть надо. (Целует ее.)
Юля. От людей за тебя совестно. Ты должен отца своего под старость утешать, а ты его только срамишь. Дурацкая жизнь и больше ничего.
Федор Иванович. Бросаю пить! Баста! (Наливает себе наливки.) Это сливянка или вишневка?
Юля. Не пей же, не пей.
Федор Иванович. Одну рюмку можно. (Пьет.) Дарю тебе, Леший, пару лошадей и ружье. К Юле поеду жить… Проживу у нее недельки две.
Хрущов. Тебе бы в дисциплинарном батальоне пожить.
Юля. Пей, пей чай!
Дядин. Ты с сухариками, Феденька.
Орловский (Серебрякову). Я, брат Саша, до сорока лет вел такую же вот жизнь, как мой Федор. Раз я, душа моя, стал считать, сколько женщин на своем веку я сделал несчастными? Считал, считал, дошел до семидесяти и бросил.
Ну-с, а как только исполнилось мне сорок лет, вдруг на меня, брат Саша, что-то нашло. Тоска, места себе нигде не найду, одним словом, разлад в душе, да и шабаш. Я туда-сюда, и книжки читаю, и работаю, и путешествую — не помогает! Ну-с, душа моя, поехал я как-то в гости к покойному куму моему, светлейшему князю Дмитрию Павловичу. Закусили, пообедали… После обеда, чтобы не спать, затеяли на дворе стрельбу в цель. Народу собралось видимо-невидимо. И наш Вафля тут был.
Дядин. Был, был… помню.
Орловский. Тоска у меня, понимаешь ли — господи! Не выдержал. Вдруг слезы брызнули из глаз, зашатался и как крикну на весь двор, что есть мочи: «Друзья мои, люди добрые, простите меня ради Христа!» B ту же самую минуту стало на душе у меня чисто, ласково, тепло, и с той поры, душа моя, во всем уезде нет счастливей меня человека. И тебе
